– Не сомневаюсь в этом! Ваша юридическая фирма «Редуинг энд Дивероу»…
– «Дивероу энд Редуинг», – поправил ее Сэм, – поскольку я старше и опытнее его.
– Ваша фирма, как бы там она ни называлась, разработает новые правовые нормы, объединяемые девизом «Назад к каменному веку!».
– Возможно, тогда в законах стало бы разбираться куда легче, – откликнулся Сэм, кивая головой. – На скалах же не высечь бесконечного множества поправок и дополнений.
– Да будете ли вы хоть когда-нибудь серьезным, идиот!
– Я не идиот, Ред. Однажды некий драматург сказал, что бывают времена, когда не остается ничего иного, кроме как закричать. Я же вместо этого ограничусь ироническим хихиканьем.
– Вы ссылаетесь на Ануя, но ему ведь принадлежит еще и эта фраза: «Носитель жизни, даруй свет!» В данном случае слово «жизнь» равноценно для меня слову «закон». Там, у вас в доме, я поверила было, что вы чтите его. Поймите же, Сэм, мы обязаны даровать свет!
– Так вы тоже знакомы с Ануем? А я-то полагал, что, кроме меня, никто его больше не знает…
– Он никогда не занимался адвокатской практикой в Париже, – перебила Сэма Дженнифер, – и, однако же, уважительно относился к закону и особенно к языку, каким излагаются законодательные акты: об этом красноречиво свидетельствуют особенности его поэтического слога.
– Вы просто сразили меня своей эрудицией, индейская леди!
– Надеюсь на это. Мы с вами, адвокат, столкнулись со сложной проблемой в связи с принятым к слушанию делом.
– Не упоминая сейчас о достигшем крайней степени безрассудстве Мака, хотя, вы правы, оно представляет огромную опасность, замечу только, что я думаю все же, что мы найдем выход из создавшегося положения, сохранив при этом если и не рассудок, то, по крайней мере, свою жизнь.
– Я рада, что вы верите в это, – заметила Редуинг. – Обо мне же такого не скажешь.
– Было бы неправильно говорить, будто я верю во что-то, Ред. Пожалуй, лучше отнести меня к фаталистам. По-моему, судьба окажется на нашей стороне: хотя бы по тому, что с нами – Арон Пинкус и Маккензи – два самых находчивых человека, каких я когда-либо встречал. И если уж мне придется принять участие в судебном заседании, то все увидят, что я тоже кое-чего стою.
– Но я в таком случае буду не на вашей стороне… Итак, что же вы все-таки хотели бы сказать?
– Только то, что касается лично вас, леди… За какие-то несколько часов с той безумной первой нашей встречи мы проделали довольно длинный путь – от лифта в отеле до кабинета Пинкуса.
– Мне кажется, вы из скромности приписали нам обоим то, что проделано лишь вами одним, – вставила быстро Редуинг. Голос ее был спокоен, глаза же светились.
– Да-да, конечно… И тем не менее я не могу умолчать о том, что кое-что все же случилось…
– Ах, право? И с кем же из нас?
– Со мной, понятно. Я увидел вас, находясь в состоянии, которое ребята, занимающиеся психологией, назвали бы, возможно, стрессом, и пришел в восторг. В таких ситуациях многое узнаешь о встреченном тобою человеке… В частности, открываешь для себя удивительные, прекрасные стороны его натуры.
– Это немного отдает сахарином, мистер Дивероу, – отреагировала Дженнифер. – И, кроме того, у меня нет ни малейших сомнений в том, что сейчас не время для подобных разговоров.
– Как раз самое что ни на есть время, неужели вам не ясно это? Если я не выскажу всего сию минуту, когда чувства мои так свежи и сильны, то не уверен, что сделаю это позже! То, что так волнует меня в данный момент, может потом ускользнуть куда-то, хотя я и не хотел бы, чтобы произошло такое.
– О каких волнениях идет речь? Уж не вернулись ли к вам воспоминания о… Как это выразилась там ваша матушка?.. Ах да, о «любви всей вашей жизни», о некой благостной и благочестивой монашке, сбежавшей с папой римским? Еще одно безумие в этом безумном мире!
– Об этом я тоже хотел сказать, – упорствовал Сэм в своем решении выговориться до конца. – Поскольку я чувствую, что память о том как бы стирается. Еще вчера вечером я готов был убить Мака за одно лишь упоминание ее имени, теперь же все это не имеет для меня никакого значения – во всяком случае, я думаю так. Глядя на вас, я уже не могу представить себе ее лица, что свидетельствует об очень многом.
– Уж не собираетесь ли вы утверждать, что эта особа действительно существует?
– Да, собираюсь.
– Адвокат, до конца фильма ужасов еще, судя по всему, далеко, у меня же кончился попкорн, часть которого я просыпала нечаянно на пол, заляпанный жевательной резинкой.
– Добро пожаловать в мир Маккензи Хаукинза, адвокат! И не вставайте с места: если даже вы и не поскользнетесь на жирном попкорне, то туфли наверняка уж прилипнут к жевательной резинке… Почему, полагаете вы, ваш брат дал деру? Почему, полагаете вы, искал я защиты у могущественного Арона Пинкуса, чтобы не оказаться вновь втянутым в дела свихнувшегося Хаука?
– Потому, что все, что задумал он, – явное безрассудство, – ответила бронзовокожая Афродита, смягчая свой взор. – Однако ваш блистательный мистер Пинкус – а я не отказываю ему в достоинствах, поскольку кое-что о нем знаю, – не отшил обезумевшего генерала! Не секрет, он поддерживает с Хауком постоянную связь, сотрудничает с ним, хотя, как мы оба знаем, чтобы порвать с ним, Пинкусу достаточно было бы лишь одного звонка в Вашингтон, причем его репутация при этом по-прежнему осталась бы безупречной, стоило бы ему только заявить, что он и не думал никогда иметь какие бы то ни было дела с этим ненормальным… И вы хороши: я ведь наблюдала за вами, когда вы говорили с ним по телефону из машины. Вы чувствовали себя крайне неуверенно, и ваши возражения Хауку звучали неубедительно. Почему, адвокат? Что заставляет вас быть заодно с генералом? Вас обоих?
Сэм, опустив голову, очертил взглядом незримую линию вокруг своих башмаков.
– Я думаю, все это оттого, что Хаук прав, – сказал он просто.
– Прав? Да это же все сумасбродство какое-то!
– Что есть, то есть, однако под этим сумасбродством таится некая правда. Как в случае с папой Франциском. Началось все с величайшего, по определению Арона, в истории человечества вымогательства, но за всем этим скрывалось и что-то еще. Этот прекрасный человек, папа римский, попал в зависимость от фарисеев, больше думавших о своей власти, чем о прогрессе. Дядюшка Зио хотел раскрыть пошире двери, приотворенные Иоанном Двадцать третьим, они же пытались вновь их захлопнуть. Потому-то и сдружились так в Альпах Зио и Хаук. Потому-то и сделали то, что сделали.
– И что они сделали там, в этих Альпах?
– Сейчас узнаете, адвокат: вы спросили, и я отвечаю, но кратко. Альпы тут не имеют особого значения: это могло бы произойти и в каком-нибудь домике в Джерси-Сити[105]. Важно не это, а правда, чем и пользуется коварно Мак, коварно расставляя свои ловушки. По каким бы извилистым тропинкам ни блуждала его мысль, правда всегда, уверяю вас, оказывается каким-то образом на его стороне, и к тому же с потрясающим эффектом… По отношению к вашему народу было совершено насилие, леди, и он раздобыл то, что принято называть неопровержимыми свидетельствами преступления. Несомненно, лишь на то, чтобы добиться официального рассмотрения этих документов, могут уйти миллионы и еще большая сумма потребуется тем, кто попытается доказать их несостоятельность, но никто из нас – ни я, ни Арон и, в конечном итоге, ни вы – не сможет отрицать правомочность исходной посылки Хаука, если только имеющиеся в распоряжении генерала материалы аутентичны…
– И все же я намерена отрицать правомочность его посылки! Я не хочу, чтобы мой народ пропустили через мясорубку! Многие уже старики и еще большее число моих соплеменников в силу своей малограмотности не смогут разобраться в столь сложном вопросе. Они растеряются, их запутают, соблазнят щедрыми посулами, в итоге же их ждет печальный конец. Но это же недопустимо! Такого не должно быть!
– Все ясно, – сказал Сэм, усаживаясь на кушетке. – Пусть себе эти темнокожие и впредь наслаждаются счастьем на своих плантациях, оглашают воздух молитвенными песнопениями и погоняют мулов.
– Что вы несете? Как смеете вы говорить мне такое?
– Это не я, а вы говорите такое, индейская леди. Хотя вы и сами из них, однако занимаете в Сан- Франциско высокое служебное положение и в силу этого считаете себя вправе провозглашать, будто те, чей социальный статус значительно ниже вашего, неспособны порвать сковывающие их цепи.
– Я никогда не говорила, что они неспособны, я сказала лишь, что они не готовы! Мы строим еще одну
