начала.
– Я не специалист в этом.
– Это и не нужно. Лет через сто, возможно, вы будете социалистами, а мы капиталистами.
– Скажите мне кое-что, – спросил Джейсон, слыша, как и Крупкин, что Конклин выключил воду. – Вы смогли бы убить Алекса – Алексея?
– Без сомнения, как и он убил бы меня – с глубоким сожалением, – если такова будет цена информации. Мы профессионалы. Мы понимаем это, зачастую с неохотой.
– Я не понимаю ни одного из вас.
– Даже и не пытайтесь, мистер Борн, вы еще не дошли до этого – уже близко, но еще не дошли.
– Не могли бы вы это пояснить?
– Ты на острие копья, Джейсон, – можно я буду звать тебя Джейсон?
– Пожалуйста.
– Тебе около пятидесяти лет, плюс-минус год или два, верно?
– Верно. Через несколько месяцев мне будет пятьдесят один. И что?
– Нам с Алексеем идет седьмой десяток – ты представляешь, какая это разница?
– Откуда?
– Позволь объяснить тебе. Ты все еще полагаешь себя зрелым молодым человеком, который делает то, что ты всего мгновения назад делал в воображении, и во многом ты прав. Движения все еще подвластны тебе, воля тоже; ты все еще владеешь своим телом. А потом неожиданно, хоть воля и тело по-прежнему сильны, разум медленно, неумолимо начинает отвергать необходимость принятия быстрых решений – как умственных, так и физических. Проще говоря, нас меньше заботит, будем ли мы прокляты или воспеты за то, что выжили.
– Кажется, ты только что сказал, что сможешь убить Алекса.
– Не стоит полагаться на это, Джейсон Борн – или Дэвид Вебб, кто бы ты ни был.
Конклин вышел из комнаты, заметно хромая и морщась от боли.
– Пойдем, – сказал он.
– Что, опять плохо закрепил? – спросил Джейсон. – Хочешь, я его…
– Забудь об этом, – раздраженно оборвал его Алекс. – Нужно быть акробатом, чтобы каждый раз крепить его правильно.
Борн понял; он уже забыл о своей попытке закрепить этот протез. Крупкин снова взглянул на Алекса с той странной смесью грусти и любопытства в глазах, а потом быстро заговорил:
– Машина припаркована вверху по улице, в Свердловском. Там она менее заметна, но я велю стюарду подогнать ее.
– Спасибо, – сказал Конклин с благодарностью во взгляде.
Богатая квартира на улице Садовой была одной из многих в старинном каменном здании, которое, как и «Метрополь», отражало величественные архитектурные излишества старой Российской империи. Квартиры в основном использовались для поселения – и прослушивания – высоких должностных лиц, а горничные, швейцары и консьержи частенько допрашивались КГБ, если не были прямо сотрудниками Комитета. Стены обиты красным велюром; крепкая мебель сильно напоминала о прошлой эпохе. Однако справа от богато декорированного камина в гостиной комнате резко выделялся среди общей обстановки, как кошмар дизайнера, большой черный телевизор, укомплектованный несколькими деками для разных форматов видеокассет.
Вторым нарушением обстановки, и уж точно оскорблением памяти элегантных Романовых, был грубо сложенный мужчина в мятой военной форме с расстегнутым воротником и жирными пятнами от пищи. Полное лицо лоснилось от жира, седеющие волосы подстрижены почти до самого черепа, а отсутствующий зуб в окружении пожелтевших соседей свидетельствовал о пренебрежении услугами дантиста. У него было лицо крестьянина, узкие косящие глаза свидетельствовали о по-крестьянски хитром уме. Это был комиссар номер один Крупкина.
– Мой английский хромает, – заявил человек в форме, кивнув прибывшим, – но сам я понимаю. Кроме того, для вас у меня нет ни имени, ни официального положения. Зовите меня полковником, хорошо? Это ниже моего звания, но американцы обычно думают, что все русские в Комитете – «полковники», да? О’кей?
– Я знаю русский, – ответил Алекс. – Если вам так будет легче, говорите по-русски, а я переведу моему коллеге.
–
– Да, не может.
– Это хорошо. Он слишком быстро говорит, да? Даже по-русски его слова звучат, как пулеметная очередь.
– И по-французски тоже, полковник.
– Кстати, о французском, – вступил Дмитрий, – не пора ли нам, товарищ, перейти к делу? Наш коллега на Дзержинского сказал, что нам следует прибыть как можно скорее.
– Да! Как можно скорее.
Офицер КГБ подошел к большому телевизору, взял пульт дистанционного управления и повернулся к остальным.
– Я буду говорить по-английски – для меня будет хорошая практика… Смотрите. Все на кассете. Весь материал снят людьми, которых Крупкин специально отобрал для слежки за нашими служащими, говорящими по-французски.
– Служащими, которые не могли быть скомпрометированы Шакалом, – пояснил Крупкин.
– Смотрите внимательно! – с настойчивостью подчеркнул крестьянин-полковник, нажав на кнопку пульта.
Экран ожил. Первые кадры оказались грубыми и размытыми. Большая часть была снята ручными видеокамерами из автомобильных окон. Одна за другой записи показывали конкретных людей, идущих по улицам Москвы, садящихся в официальные автомобили за руль или рядом с водителем, в городе и за городом. В каждом случае наблюдаемые объекты встречались с другими мужчинами и женщинами, чьи лица увеличивались на экране. Ряд сюжетов был отснят внутри зданий – в этих случаях сцены были неразборчивыми и темными в результате недостаточного освещения и необходимости держать камеру скрытно.
– Вот это – дорогая
Пленка все не кончалась, и Крупкин с двумя американцами начали уставать от, казалось, бесконечного и бессмысленного просмотра записи. Потом вдруг на экране появилось изображение большого собора, перед которым толпился народ. Судя по освещению, был ранний вечер.
– Собор Василия Блаженного на Красной площади, – прокомментировал Крупкин. – Теперь это музей, причем очень неплохой, но периодически какой-нибудь фанатик – как правило, иностранец – проводит там небольшую службу. Никто не вмешивается, что, конечно, на руку фанатикам.
Изображение на экране снова потемнело и замелькало, камера никак не могла сфокусироваться; оператор вошел внутрь собора вместе с потоком людей. Потом картинка установилась – возможно, оператор прислонился к колонне. В фокусе оказался престарелый мужчина, чьи белые волосы резко контрастировали с его легким черным плащом. Он шел по боковому проходу, задумчиво поглядывая на ряды икон и высокие величественные мозаичные окна.
– Родченко, – пояснил крестьянин-полковник гортанным голосом. –
Человек на экране прошел в просторный каменный угол собора, по стенам которого метались тени от двух толстых свечей. Видеокамера снова пошатнулась и поднялась немного вверх: агент, видимо, встал на что-то, чтобы оказаться выше. Картинка неожиданно стала более четкой, фигуры увеличились.
