Ультиматум Борна

хотел незаметно выйти на Борна, разослав постовым номер его машины, но она так и осталась стоять в гараже, и мы оба согласились, что он за ней вряд ли придет. Сейчас он никому не доверяет, даже мне, а учитывая то, что произошло в прошлом, у него есть на это полное право.

Взгляд Холланда стал холодным и злым.

– А ты не обманываешь меня, а, Конклин?

– С какой стати я стану обманывать в такое время, когда речь идет о человеке, который столько для нас сделал?

– Это не ответ, это вопрос.

– Нет, не обманываю. Я правда не знаю, где он.

Алекс и в самом деле не знал, где Борн.

– Значит, ты считаешь, что не надо ничего предпринимать?

– А что мы можем предпринять? Все равно рано или поздно он мне позвонит.

– А ты подумал, что скажут на сенатском расследовании через пару недель или месяцев, когда все выплывет наружу, а это именно так и будет?! Мы тайно посылаем человека, известного как Джейсон Борн, в Париж, который расположен так же близко от Брюсселя, как Нью-Йорк от Чикаго…

– Думаю, даже ближе…

– Спасибо, а то я не знал… Прославленный главнокомандующий НАТО убит кем-то, кто называет себя Джейсоном Борном и берет на себя ответственность за убийство, а мы ничего никому не говорим! Господи, да меня отправят чистить гальюны на буксирах!

– Но он его не убивал.

– Ты это знаешь, и я это знаю, но в прошлом с ним приключилось небольшое психическое заболевание, о котором станет известно, как только записи из нашей клиники попадут к тем, кто ведет расследование.

– Но у него была амнезия, это никак не связано с тягой к убийствам.

– Конечно, но это еще хуже. Он не помнит, что делал.

Конклин поиграл своей тростью, в его блуждающем взгляде отражалась напряженная работа мысли.

– Мне плевать, как все выглядит, но это ловушка. Все инстинкты подсказывают мне, что убийство Тигартена связано с «Медузой». Где-то как-то пересеклись два потока сообщений; какое-то сообщение было перехвачено, и начались ложные и отвлекающие маневры.

– По-моему, я знаю английский не хуже тебя, – сказал Холланд. – Но сейчас я тебя не понимаю.

– А нечего понимать, это не арифметика и не геометрическая прогрессия. Я просто не знаю… Но в этом замешана «Медуза».

– По результатам твоей работы я могу задержать Бартона из объединенного комитета начальников штабов, да и Аткинсона в Лондоне.

– Нет, не трогай их. Наблюдай за ними, но не спеши их топить. Как и Свайн, пчелы рано или поздно слетятся на мед.

– Так что ты предлагаешь?

– То же самое, что предложил, как только сюда вошел. Ничего не делать – это игра в ожидание.

Алекс неожиданно стукнул тростью по столу:

– Будь я проклят, если это не «Медуза». Точно говорю!

Лысый старик с морщинистым лицом с трудом поднялся со скамьи кабинки для исповеди в Нейл-сюр-Сьен на окраине Парижа. С усилием передвигая ноги, он добрел до второй слева исповедальни. Отдернув черный занавес, он опустился на ноющие колени перед зарешеченным окошком, скрытым за черной материей.

– Angelus domini, сын мой, – произнес голос за перегородкой. – Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше благодаря вашей щедрости, монсеньор.

– Это радует меня, но, как ты знаешь, этого мне недостаточно… Что произошло в Андерлехте? Что моя возлюбленная и щедро одаренная армия сообщает мне? Кто посмел это сделать?

– Мы разделились и работали все последние восемь часов, монсеньор. Все, что мы пока смогли выяснить, – это то, что из Соединенных Штатов прилетели двое – мы так решили, потому что они говорили на американском английском – и сняли номер в pension de famille напротив ресторана. Они покинули его через несколько минут после взрыва.

– Радиоуправляемая взрывчатка!

– Скорее всего, мсье. Больше нам ничего не известно.

– Но почему? Почему?

– Мы не умеем читать мысли, монсеньор.

А с другой стороны Атлантики, в богатой квартире на Бруклин Хайтс, за окнами которой красиво переливались огни Бруклинского моста и Ист-Ривер, на мягком диване развалился крестный отец со стаканчиком «Перье» в руке. Он разговаривал со своим приятелем, который сидел в кресле напротив и пил джин-тоник. Молодой человек был худой, темноволосый и очень миловидный.

– Знаешь, Фрэнки, я не просто умен, я гениален, понимаешь, о чем я? Я обращаю внимание на все нюансы – определяю, что важно, а что нет, – и тщательно все обдумываю. Я слушаю, о чем говорит малохольный paisan, складываю четыре и четыре и вместо восьми получаю двенадцать! Банк, господа! Вот и ответ. К примеру, этот парень, который зовет себя Джейсоном Борном, кретин, считающий себя лучшим киллером, которым он на самом деле не является, – он ничтожество, esca, наживка для рыбы покрупнее, но он именно тот, кто нам нужен, улавливаешь? Потом, одна еврейская вонючка, будучи под кайфом, рассказывает мне все, что нужно. У этого парня только полбашки, testa balzana, и он часто не понимает, кто он такой и что делает, понимаешь?

– Да, Лу.

– И вот этот Борн оказывается в Париже, во Франции, в двух кварталах от по-настоящему большой помехи, расфранченного генерала, которого скромные ребята с другой стороны океана хотят убрать. Capisce? Понимаешь?

– Я capisco, Лу, – ответил симпатичный молодой человек из кресла. – Ты очень умен.

– Ты даже не знаешь, о чем я говорю, ты, zabaglione. Может, я вообще говорю сам с собой… Итак, у меня получается двенадцать, и я решаю, почему бы не кинуть свои верные кости, на которых всегда выпадает нужное число, понимаешь?

– Понимаю, Лу.

– Нам необходимо устранить этого чертового генерала, потому что он мешает многим хорошим людям, которым нужны наши услуги, так?

– Так, Лу. Именно меша…

– Не суетись, zabaglione. Так я и решаю про себя, почему бы нам его не взорвать, а потом не сказать, что это сделал тот горячий cannoli, ясно?

– О да, Лу. Ты по-настоящему умен.

– Так мы избавляемся от помехи и подставляем горячего канноли, этого Джейсона Борна, которого там и не было, под выстрелы, сечешь? Если мы до него не доберемся или не доберется этот Шакал, то это сделают федералы, я прав?

– Эй, это просто поразительно, Лу. Хочу сказать, я по-настоящему тебя уважаю.

– Не надо пустословия, bello ragazzo [57]. В этом доме другие правила. Иди-ка сюда и покажи мне настоящую любовь.

Молодой человек поднялся с кресла и направился к дивану.

Мари сидела в хвосте самолета, пила кофе из пластиковой чашки, отчаянно пытаясь вспомнить каждое место – каждое место, где можно было спрятаться и передохнуть, – которое они с Дэвидом использовали тринадцать лет назад. Это были и низкопробные кафе на Монпарнасе, дешевые