итальянскую пиццу. Их пекут в дровяных печах или в сковородках с высокими бортиками. А начинка у пирогов разная бывает – и шпик, и овощи, и мясо, и сметана. Есть еще гусиный паштет в тесте. Очень добротная еда.
– Да-да, припоминаю смутно! – сказал я. – В «Евгении Онегине», это такой роман в стихах, русского поэта Алекса Пушкина, было что-то про «страсбургский пирог». Здорово, попробуем, оценим! А ты давно во Франции?
– Четыре года.
– Чем занимаешься, кроме как судьбу туристам предсказываешь?
– Да ничем особенно. У нас большая семья – пятнадцать человек. И еще друзья, дальние родственники, знакомые. Настоящий табор! Моя мама умерла очень давно, отца я тоже не помню. Меня забрали во Францию родственники. Мой дядя – цыганский барон. Он здесь давно.
– Как интересно! Живешь в Страсбурге?
– Нет, – рассмеялась она. – Живу – везде. Как настоящие бродяги.
– Это как?
– Очень просто. В складчину братья отца, как многие цыгане, купили мини-вэн и фургоны. Жилья своего нет, кочуем по Франции, пытаемся зарабатывать. А когда надоедает, уезжаем в другое место. Мы – цыганское племя, бродяги. Нас нигде не любят. Сейчас в некоторых французских городах на улицах запретили просить милостыню, стало совсем тяжко. Ведь многие цыгане как раз этим и жили…
Мы помолчали, выпивая вино. Вскоре принесли закуски.
– Сколько ты уже в Эльзасе? – спросил я.
– Два месяца. Страсбург – красивый город. Хотя рядом есть Мюлуз, которая тоже очень красива, и Кольмар. Ты знаешь, что означает «Страсбург»?
– Нет, – опешил я. – Даже никогда не задумывался.
– Так получалось, что я часто бывала рядом с туристическими группами… – Моника покраснела. – Слышала многое из того, что экскурсоводы говорили. Страсбург – это «город дорог». Римляне назвали его Аргенторатум. Потом Атилла разрушил город. На его руинах поселились франки…
– Город дорог? Неожиданно. А впрочем, справедливо. Этакий перекресток Европы. Ты интересуешься историей?
– Да. Мне вообще интересно все, что я вижу вокруг. Мне хочется знать больше… мы народ кочевой, много видим людей и разных мест. Как нас только в древности не называли – и египтянами, и богемцами. Говорят, мы – первая богема, – Моника улыбнулась. – Я кочую, как и мои предки, но мне хочется сохранить для других впечатления. Пусть я не заканчивала университетов, но много общалась с людьми. Это школа не хуже, поверь! Может быть, когда-нибудь и книгу напишу. Столько людей, кто всю жизнь проживает у себя в деревне или маленьком городке, ничего не видит, не знает… А у меня перед глазами – весь мир.
Удивлению моему не было предела. Эта юная красавица звучала совсем иначе, чем я мог предположить. Чем быстрее опустошалась бутылка с вином, тем оживленнее и разговорчивее она становилась.
– А какие у тебя дальше планы на вечер? – поинтересовалась она.
– А что, есть предложения? – удивился я в свою очередь.
– Есть, – сказала она и снова покраснела. – Мы можем пойти к нам в табор. Я покажу тебе, как мы живем, если тебе интересно. Думаю, я смогу договориться с дядей.
– Отличная мысль! – обрадовался я. – Сейчас только расплатимся…
Я подозвал официанта, попросил счет. Он смотрел на меня довольно подозрительно, но, когда я решительно достал из кармана своей хламиды смятые купюры и вложил в кожаную книжечку, не забыв про приличные чаевые, его лицо про сияло.
– Приходите еще, мсье, мадмуазель…
– Спасибо! – ухмыльнулся я.
Мы с Моникой вышли на улицу. Было весьма свежо, она куталась в расшитую пеструю шаль. Мы пошли по извилистым улицам, на которых зажглись фонари. Ощущение почему-то было почти нереальное.
– А ты не похож на других мужчин! – вдруг задумчиво сказала моя спутница.
– Почему? – искренне удивился я.
– У тебя глаза умные и хорошие. А еще ты за ужин заплатил. Французские мужчины никогда не платят. Они говорят «пополам»!
– Да ладно, ерунда все это. За женщин надо платить! Особен но за таких красивых! В России так принято, – улыбнулся я.
– Ты знаешь, обычно мы не говорим, что мы цыгане, – призналась мне чуть позже Моника.
– Почему?
– Цыганам во Франции всегда подают меньше. Если я скажу, что я из Румынии, могу за день вообще ничего не заработать. Французам надоели беженцы из Румынии. Они предпочитают других попрошаек.
– Кем же ты представляешься?
– По обстоятельствам. Чаще всего – украинкой. Или афганкой на худой конец, но это когда уж совсем дела плохо идут. Не люблю в чужую одежду одеваться, особенно в черную. Хотя тогда получается к вечеру сто – двести евро собрать. Я, в отличие от многих других, чаще хожу так, как мне нравится! – Моника с гордостью продемонстрировала пышную юбку и яркую шаль.
– А что другие? Разве они иначе одеваются?
– Конечно! У нас в последнее время много женщин в черном. Платки и даже настоящие хиджабы надевают – для правдоподобности. Рассказывают, как они от талибов пострадали. Таким женщинам всегда охотно подают, особенно если они с детьми грудными на руках. Обидно мне, что к цыганам во Франции такое отношение. Ведь мы принесли сюда слово «богема», одно из самых модных французских слов!
– А какое, прости, цыгане имеют отношение к богеме? – полюбопытствовал я.
– Самое прямое! Сами истоки этого слова – в свободолюбивом и кочевом цыганском мифе. Так сначала называли авантюристов, искателей приключений, воров, клошаров, карточных шулеров, десятки которых обитали тогда на улицах Парижа. Только потом появились оперы, стихи, прославлявшие богему. После чего богемой стали называть поэтов, художников, разных творческих людей…
Так, болтая о своеобразиях жизненного уклада, мы неспешно вышли на окружную дорогу Страсбурга. Вдали замелькали огоньки.
– Это наш табор, – сказала Моника. – Не бойся и не удивляйся ничему!
Мы подошли ближе к тому, что она называла табором. Зрелище было то еще. Съехав с трассы прямо в чистое поле, на траве стояли несколько фургонов и караванов. Рядом с ними были припаркованы настоящие цыганские повозки. Заслышав наши шаги, вдалеке заржали лошади, истошно залаяли со баки.
– Тихо! – сказала Моника и произнесла еще несколько слов на неизвестном мне языке. Собаки и лошади умолкли. В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как кругом визжат дети.
В то же мгновение в лицо мне сверкнули фонари, и несколько дюжих мужиков напрыгнули на меня с разных сторон, пытаясь скрутить руки. Я начал отчаянное сопротивление, отбросив по крайней мере двоих сразу на землю.
– Что вы делаете, это же свои, свои! – закричала Моника по-французски и сразу снова перешла на незнакомый мне язык. Нападавшие, очевидно чертыхаясь, подались в разные стороны. Я потирал затекшие в напряжении руки.
– Ты в порядке? – бросилась ко мне девушка.
– Да, в полном.
– Что это тут за дела? – Вразвалочку в нашу сторону вышел дородный мужик в шляпе и с трубкой в зубах.
– Это мой дядя, цыганский барон Янош, – шепнула Моника и быстро пошла ему навстречу. Последовали примерно пятиминутные бурные разъяснения, после чего дядя, скептически качая головой, отошел в сторону, туда, где горели костры и сидели притихшие женщины.
– Все в порядке! – весело сказала Моника. – Просто чужих тут не терпят. Я сказала, что ты – друг. Принесу тебе вина. Ты меня угощал, теперь – моя очередь.
Мы сели немного поодаль от остальных цыган, у дальнего костра. Я с удивлением разглядывал табор, показавшийся мне огромным. Вокруг, по моим подсчетам, было не меньше сотни человек.
