просто мне так показалось? Спальный мешок пропах табаком, запахами земли и старости. В нем было так тесно, что мы едва поместились вдвоем.
Мы провалились в абсолютную близость тел, как в безд ну, и целую вечность не могли оторваться друг от друга. Наверно, это была одна из прекраснейших и наистраннейших ночей в моей жизни.
Я проснулся оттого, что у меня затекло все тело. Двигаться я боялся – обнимая меня руками, ногами, крепко спала Моника. Я залюбовался тем, как слегка подрагивают во сне ее длинные иссиня-черные ресницы. Утренний свет уже пробивался через дверцу шалаша. Отчаянно хотелось курить. Я осторожно попытался вылезти из мешка, не разбудив Монику. Она медленно перевернулась, пробормотала что-то, тронула мою руку, не просыпаясь. Я вдруг обратил внимание, что дверь шалаша бережно подоткнута снаружи одеялами. Что за черт!
Я с трудом открыл дверь. Старик, укутавшись пледом, задумчиво раскачивался в кресле. Его глаза были полузакрыты. Рядом примостился верный Улисс.
– Доброе утро! – шепотом сказал он, не поворачиваясь ко мне. – Цыганская принцесса еще спит?
– Да, – также шепотом ответил я.
– Хорошо, пусть отдыхает, она устала, – улыбнулся Мориа. – Потом ей предстоит долгая дорога…
– А ты что же, не ложился?
– Старость – не радость, – усмехнулся он. – Через ночь не спится. А по утрам думается особенно хорошо, голова светлая. Там неподалеку есть общественный туалет, бесплатная кабинка. Пробегись до нее с Улиссом, собака разомнется, да и ты согреешься.
– Спасибо! – Я был удивлен. Во всех предыдущих случаях бомжей, с которыми я встречался, вовсе не заботила проблема туалетов. Где были они – там были и отхожие места.
– Вперед, Улисс!
Услышав свое имя, собака быстро вскочила на лапы и понеслась, радостно повизгивая, впереди меня.
– Смотри, какой великолепный рассвет! – жмурясь, сказал мне старик, когда мы с Улиссом вернулись. – Бери одеяло, садись рядом – все ускользает слишком быстро. Эх, красота!
Зрелище на самом деле было необыкновенным. Из-за деревьев медленно вырисовывались прозрачные, как на акварелях, солнечные лучи, раскрашивая небо во все оттенки золотого и розового. Улисс осторожно лизнул мне руку, я погладил его по лоснящейся мохнатой голове:
– Красавец!
– А то! Обижаешь! Собака и человек дружат с давних времен.
– Почему Улисс?
– Просто он тоже похож на бродягу.
– Ты его держишь, чтобы получать деньги и бесплатные консервы? – спросил я.
– Что? Ради консервов? – расхохотался старик. Его кашляющий смех еще долго разносился по округе.
– Я сказал что-то не то? – сообразил я. – Просто я до этого общался с нищими на набережных… Извини.
– В Париже больше трехсот тысяч собак, не всех держат ради бесплатных консервов! Пес – первый и единственный друг человека. Много тысяч лет мы уже вместе! – сказал старик, похлопав Улисса по черным бокам. – Лучше сам буду голодным, а его накормлю! Да и вообще, мы почти родственники. Ты слышал о том, что когда-то потерявших мать щенков вскармливали женщины?
– Нет, честно говоря…
– Это так. Собака – единственное животное, добровольно признавшее человека, позволившее приручить себя. Этот выбор надо уважать, правда, Улисс?
Животное довольно заурчало, позволяя ласкать себя.
– В Париже и Страсбурге мне привелось наблюдать другое отношение к собакам, – сказал я. – Бомжи делают на них бизнес.
– Это равносильно святотатству! – эмоционально ответил Мориа. – Во многих странах собакам поклонялись, а греки считали, что пса выковал сам бог Гефест. Их часто хоронили вместе с хозяином, как ближайших друзей. Собаки всегда скрашивали человеческое одиночество… Тимош, давай, покурим! – словно читая мои мысли, произнес старик. – У меня есть классный табак!
Старик осторожно выколотил видавшую виды старую трубку, достал из-под одеяла расшитый мешочек, отсыпал на ладонь табак, вдохнул с удовольствием, набил трубку и раскурил ее.
– Ах! Какой аромат! – сказал он, зажмурившись от удовольствия. – Пробуй!
Я затянулся и едва не закашлялся с непривычки. В трубке находилась очень крепкая, горьковатая табачная смесь с привкусом смолы, дыма и пряностей. Никогда не пробовал ничего подобного.
– Что это? – спросил я.
– Моя гордость! – довольно сообщил старик. – Настоящий восточный табак, высушенный на солнце. Мне его привез мой друг араб. Знает мои слабости, чертяка!
Мы по очереди курили трубку. Временами старик впадал в состояние, похожее на легкую дремоту. Я украдкой разглядывал его.
Он совсем не походил на тех бомжей, виденных мною прежде. Он был довольно опрятен, хозяйственен, а в глазах его поблескивали ехидство и живой интеллект. Они как будто жили отдельной жизнью на испещренном морщинами лице. Они почему-то показались мне знакомыми – эти глаза.
– Что будем делать сегодня? – спросил я на всякий случай тихо, думая, что Мориа дремлет.
– Хочешь прогуляться на Пер-Лашез? – спросил старик, не открывая глаз. – Любопытное местечко!
– Пер-Лашез? Знаменитое мемориальное кладбище? Да, хочу, наверно!
– То-то же! – удовлетворенно кивнул старик. – Пойдем! Покажу вам много диковинок. Кладбища не так просты, как кажется на первый взгляд.
В этот момент неподалеку раздался цыганский пароль. Старик приложил палец к губам:
– Исчезни! Я со всем разберусь.
Я мгновенно рванулся в сторону кустов и залег на землю, сдерживая дыхание.
– Ты здесь, Мориа? – раздался знакомый мне голос дяди Яноша. – Привет, дорогой!
– Приветствую, старина Янош! – ответил клошар и добавил язвительно: – Не дождетесь!
Он встал навстречу цыгану и обнял его.
– Какими судьбами? Будешь чай?
Я видел, что дядя Янош, хлопая Мориа по плечу, подозрительно оглядывается вокруг.
– Скажи, Мориа, моя племянница Моника сегодня ночевала у тебя?
– Да-да, – хрипловато прошамкал тот, – у меня, как всегда.
– А она… была одна?
– Нет, конечно! – присвистнул старик. – Не одна.
Я еще глубже вжался в землю, щеками ощутив колючую пожухлую траву. Он что, с ума сошел? Я видел, как дядя Янош напрягся и побагровел.
– С кем она была? – спросил он.
– Со мной, конечно! Разве старый парижский клошар Мориа оставил бы в Венсенском лесу одну такую красавицу, племянницу друга, почти что дочь? – спросил бездомный, хохоча и игриво хватая дядю Яноша за рукав.
Багровость лица Яноша почти моментально сменилась больничной бледностью. Он опустился на стул, подставленный стариком, стирая со лба испарину:
– Ну и напугал ты меня, Мориа. Нельзя же так!
– Выпьешь травяной чай с ромом, Янош? У меня как раз вода вскипятилась. Полегчает!
– Пожалуй, выпью, – вздыхая, согласился цыган. – Время идет, а ты не меняешься. Чай с ромом на рассвете – это в твоем репертуаре!
– А чего мне меняться? Мне и так хорошо! Ты же знаешь, я завис между временами, следовательно, вечен! – рассмеялся Мориа, хлопоча с бутылкой и чашкой.
– Неисправим! – безнадежно махнув рукой, констатировал барон, понемногу успокаиваясь. – А где сейчас Моника?
– Спит еще моя пташка! – не моргнув глазом ответил старик. – Как дитя, спит! Ночью болтали с ней
