допоздна.
– А можно я на нее посмотрю? – неуверенно спросил цыган.
– Только тихонько, не разбуди ее. У нее были тяжелые дни.
Дядя Янош крадучись направился к шалашу и приотворил дверь. Несколько секунд он с умилением смотрел внутрь, потом на цыпочках вернулся к костру:
– Правда, спит! Давай свой чай!
Цыган залпом проглотил чашку огненного ароматного чая и расслабился.
– Все-таки никто лучше тебя чай не заваривает! – причмокнул он. – Впрочем, как и кофе.
– Успокоился, хлопотун? – деловито спросил Морис. – Шакшуку будешь? Помнится, ты любил яичницу…
– А, давай! – махнул рукой цыган. – И еще рому, пожалуй, плесни. В расстройстве я.
– А что такое? – вполне невинно полюбопытствовал Мориа, ловко поджаривая лук на сковородке.
– Я думал, пророчество Леонисии уже начало исполняться. Испугался. Может, пронесло. Ложная тревога.
– Ты думаешь…
– Тот молодой парень, он так смотрел на нее! А она на него! Я думал, все, стрелки сошлись, ничего не изменишь.
– Кто знает… – Мориа влил на сковородку яйца, присыпав их мелко нарубленной зеленью со специями.
– Ты думаешь, все обойдется? – с надеждой вопросил дядя Янош, глядя на старика.
– Я думаю, все будет, как будет. А ты не переживай понапрасну, лучше поешь.
– Классная шакшука! – похвалил цыган. – Ты молодец!
– Со времен Марокко рецепт помню. Давно это было…
Дядя Янош поспешно доел яичницу, выпил еще чаю и встал:
– Ну, пошел я. Надо приглядывать за цыганами. А то разбредутся, как бараны без пастуха…
– Добро.
– А Моника… Она у тебя останется?
– Пусть будет там, где ей хорошо! Она большая девочка, сама решит.
– Ты уж приглядывай за ней, Мориа. Ты же все знаешь… – немного заискивающе попросил дядя Янош. – Я с ума сойду, если это случится. Не прощу себе никогда.
Мориа, негромко насвистывая что-то, возился с посудой и сделал вид, что не слышал последней ремарки.
– Ступай, Янош. И за Монику не беспокойся. Она тут под надежной защитой.
– Да… Спасибо, Мориа.
Барон поглубже надвинул шляпу и удалился, несколько раз рассеянно оглянувшись. Убедившись, что все стихло, я поднялся с земли и отряхнулся, разминая озябшие конечности.
– Что, замерз, герой? Давай тоже чаю с ромом хлебни. Бодрит! И шакшука как раз осталась. Говорят, ее очень любил Артюр Рембо в свой африканский период. Сейчас позавтракаем!
В этот момент, протирая удивленные глаза, из шалаша показалась встревоженная Моника.
– Вы не спите? – спросила она. – А мне такое приснилось…
– Что, принцесса моя?
– Как будто сюда дядя Янош приходил и Тимоша искал.
– Это только сон, моя красавица. Умывайся и приходи к нам. Мы как раз собирались завтракать.
– А я как раз такая голодная! – улыбнулась Моника и посмотрела на меня. Я вдруг смутился.
– А мы с твоим приятелем решили сегодня пойти на Пер-Лашез! – торжественно сообщил Мориа.
– Что? – удивилась Моника и посмотрела на старика пристально. – С чего бы это?
– Не знаю, давно не был. Соскучился. Завтракаем – и в путь!
Мы поели и помогли старику убрать посуду. Он явно воодушевился и пребывал в прекрасном настроении, напевая что-то себе под нос.
– Ты уверен, что мы хотим именно на Пер-Лашез? – озабоченно посмотрела Моника на старика.
– Более чем! – ответил он весело. – Я там не был почти семь лет. Интересно глянуть, что изменилось.
Минут через тридцать мы выдвинулись с места стариковской стоянки. Уверенно он повел нас тропинками и закоул ками, мы пересекли окружную дорогу и направились в сторону кладбища. На удивление, старик шел в весьма хорошем темпе.
– Вот тут прачечная, где я стираю белье. Вообще-то, она для рабочих, которые дорогу обслуживают. Но я давно подружился с ними. Один раз в неделю они оставляют дверь в прачечную открытой. Тогда я прихожу и делаю постирушки.
– А ты хорошо знаешь маршрут! – удивился я, глядя, как старик ловко срезает расстояния, петляя переулками.
– Тимош! Я этот город знаю как свои пять пальцев. Еще с семидесятых. Он подобен призраку, мое наваждение. Я бежал от Парижа полжизни, чтобы вторую половину провести в его душных объятиях. Это иллюзия, что есть один Париж. Парижей десятки, сотни, миллионы – столько, сколько людей, которые его видят, сколько книг написано о нем и сделано его фотографий. Париж – город-фантом, он сам давно забыл, какой он есть на самом деле. Впрочем, мы почти у цели. Тимош, Моника, вы любите кладбища так же, как люблю их я?
– Не обращай внимания, – прошептала мне на ухо цыганка. – У него просто бзик на этой теме. С детства слышу про Пер-Лашез, но ни разу там не была.
– Вы можете получить план кладбища и тематические маршруты! – деловито сообщила нам тетка при входе.
– Спасибо! Мы получше многих тут ориентируемся. Добро пожаловать в город мертвых! В нем больше девяноста кварталов, и все густо населены! – торжественно провозгласил между тем Мориа. – Хотя нам порой только кажется, что мертвые мертвы, а живые – живы. Иногда все оказывается ровно наоборот. Кладбища бывают порой такой же иллюзией, как все остальное в этом мире.
– А почему кладбище так называется? Есть какая-то история? – спросил я.
– Конечно, есть, – кивнул старик. – Вокруг этого легенд больше, чем вокруг всех кладбищ мира, вместе взятых. Когда-то Пер-Лашез было простым городским кладбищем, заложенным на Шароннском холме, на месте бывшего поместья духовника и наставника Людовика XIV, его звали отец Ла Шез д’Экса. Поместье выкупили для кладбища муниципальные власти. Отсюда и его название. Здесь же находился дом призрения ордена иезуитов. Тут были оранжереи, гроты, сады и фонтаны. Но орден разорился, монашеские земли были проданы городским властям, а новое городское кладбище богатые парижане игнорировали. Квартал Бельвиль считался простецким, к тому же от центра Парижа далеко вато…
– И как же обычное кладбище стало таким пафосным?
– Очень просто. Сюда для затравки и поднятия его престижа перенесли косточки разных знаменитостей: Элоизы, Абеляра, Бомарше, Мольера… Их могилы стали настоящими произведениями искусства. На месте дома иезуитов построили часовню. И народ потянулся потихоньку вслед за великими. Иногда короли делают свиту. И создают моду на места упокоения. К тому же архитектор Броньяр, автор проекта биржи, проделал хорошую дизайнерскую работу. Пер-Лашез стало похожим на английский парк. Сегодня тут полно туристов, а места стоят баснословных денег.
– А почему ты всегда мне говорил именно о Пер-Лашез? – вдруг, наморщив лобик, спросила Моника. – Я помню, еще в детстве… В Париже ведь полно кладбищ! Ты давно обещал привезти меня сюда, но так и не привел. До сегодняшнего дня.
– Наверно, просто время пришло. Я не хотел причинять тебе боль, – рассеянно глядя на надгробия, сообщил Мориа. – Пер-Лашез – уникальный угол Парижа. И этим всегда притягивало меня. Именно здесь произошло последнее сражение между версальцами и защитниками Парижской Коммуны в 1871 году. Представляете, тут велись реальные военные действия! Коммунары отступали, используя надгробные памятники и склепы как прикрытия. Еще горячая кровь погибших и расстрелянных струилась по земле, в которой давно гнили мертвецы. Тут похоронили тех, кто погиб за то, что сегодня называют демократией, – участников рабочего движения и Сопротивления. Вам не кажется это символическим? В память об этом
