решил: выживет – будет доб рая охранная собака. Оказался добрый, очень умный. И меня всегда охраняет. Сейчас накормим его…
Старик отлучился в сторону своего подсобного хозяйства и вернулся оттуда с куском замороженного мяса.
– Быстро согреется и будет тебе ужин! – сказал он псу. Тот посмотрел ему в глаза с полным пониманием и завилял хвостом.
Через несколько минут терпение Улисса было вознаграждено.
– А мы тем временем тоже что-нибудь приготовим! – весело сообщила Моника. – Вы тут поговорите пока с Тимошем, я мигом.
Старик развел костерок. В вечерней сырой прохладе уютно запахло дымком и горящими дровами. Моника налила нам по стаканчику вина, порезала сыр, овощи и лепешки. Сама она принялась возиться у костра с небольшой кастрюлькой, увлеченная приготовлением неведомого мне блюда.
– Сколько ты еще будешь тут жить? – спросил я Мориа.
– Сколько Бог отмерит, – бросил он, глядя в огонь. – Никто не знает свой срок.
– Я слышал, сейчас бездомных выселяют из таких мест. Цыган вот из Сен-Дени выгнали. Не боишься, что и к тебе однажды придут и попросят отсюда? Рано или поздно это случится. Ты ведь живешь рядом с памятником архитектуры и известным ботаническим садом…
– Попросят – уйду. Обидно, врос я уже сюда, но не смертельно. В мире много хороших мест. Я слышал, даже на знаменитом Байконуре, где секретность и охрана, нашли несколько десятков бродяг! – хмыкнул он. – Выгонят – найду другое место. Это не первая большая перемена в моей жизни. К тому же я не бездомный, я клошар, ничем не владею, ни за что не держусь. И весь Париж, как и весь мир, мой дом. Значит, мне везде будет хорошо. Они только думают, что города принадлежат им, тем, у кого есть квартиры, работа, автомобили. На самом деле города принадлежат нам. Тем, у кого ничего нет.
– Где ты родился? Кто были твои родители?
– Я не помню. Они давно умерли, – ответил, помолчав, старик и посмотрел на меня большими умными глазами. Которые, вне всяких сомнений, всё помнили. У меня вдруг возникло странное ощущение, что он гораздо моложе, чем мне показалось сначала.
– Что ты делал раньше? Кем ты был до того, как стал клошаром? – не унимался я.
– Да что ты пристал! – мягко уклонился Мориа. – Меня раньше не было. Раньше был кто-то другой. Но его давно нет. Хочешь разговаривать с человеком – не лезь в его прошлое. Это иллюзия. И будущее иллюзия. Сейчас мы сидим с тобой и пьем вино. И только это имеет значение.
Я чувствовал себя подавленным. В первый раз за все время пребывания во Франции я встретил человека, о котором отчаянно захотелось узнать подробности, чтобы в дальнейшем описать его судьбу в моем материале, тень которого нависала надо мной дамокловым мечом. Более того, он был не просто бездомным или бомжом – он оказался настоящим клошаром, которого я с огромным трудом отыскал в Париже после стольких недель безуспешного поиска. У него единственного была своя философия и какая-то тайна в прошлом, которое, судя по всему, отличалось неординарностью.
И теперь этот старый клошар, усмехаясь в бороду, усколь зал от меня, как вода сквозь пальцы, не давая ни малейшего повода хоть за что-то зацепиться, чтобы размотать назад узорную ниточку его жизни. Но я не собирался сдаваться.
– А вот и горячее готово! – между тем громко порадовала Моника.
– Что это у нас сегодня такое аппетитное? – живо поинтересовался старик, потирая руки.
– Традиционное цыганское блюдо. Острый суп хабе рома.
– Где-то у меня была пара глубоких тарелок… – Мориа встал, покряхтывая, и вернулся с посудой. – Давненько я ими не пользовался. С твоего прошлого приезда, принцесса.
Цыганка рассмеялась и разлила суп. Он был густой, ароматный и совершенно непрозрачный. В горло и нос мне сразу ударили восточные специи, я немного закашлялся.
– Прополощи горло вином! – посоветовал старик. – Нет у тебя, похоже, привычки к цыганской кухне.
Мы еще выпили. Я не терял надежды разговорить его и пытался изобрести какую-то интересную для него тему. Внезапно мне на выручку пришла Моника:
– А что это там было сегодня, на кладбище?
– Что было? – нахмурился собеседник.
– Тот голос… Который вдруг прозвучал. Та песня…
– Голос как голос, я вообще ничего особенного не слышал.
– Мне показалось, – продолжила Моника, – что я уже слышала этот голос. И эту песню. Только не помню, где и когда.
– Конечно, слышала! – облегченно вздохнул старик. – Это же была песня Моррисона. Одна из самых известных. Ее все слышали. Правда, Тимош?
Я кивнул, наблюдая за этим странным диалогом.
– Я не это имела в виду… – Моника вздохнула и прикрыла глаза, вспоминая что-то. – Я смутно помню, как в детстве, когда я была совсем маленькой, ты мне пел. Мне кажется, твой голос… Очень похож на тот, что так поразил всех на кладбище…
– Да что ты, принцесса! – Старик вытер рукой заслезившиеся от ветра глаза. – Я и петь-то совсем не умею. Не учился даже никогда, так, баловство одно.
– Нет, подожди! Я помню… – Моника качнула головой и сделала в воздухе несколько плавных движений пальцами вверх-вниз и удивительно чисто напела знакомую мелодию.
– «Зажги мой огонь!» – отозвался я и продолжил песню, наблюдая за стариком. Тот опустил голову, делая вид, что не прислушивается к нашему разговору.
– Что это за песня? Ты ее знаешь? – шепотом спросила меня Моника.
– Да. Это тоже песня группы «Дорз» – «Зажги мой огонь!». Одна из самых знаменитых песен.
– Но я ее помню!
– Конечно, помнишь, – быстро закивал старик. – Тимош же тебе сказал – это одна из культовых песен Моррисона. Просто фетиш какой-то из нее сделали. Автомобили даже под нее рекламировали. Вот ты ее и слышала. Ее все слы шали…
– Но голос…
– Что – голос? – ворчливо переспросил старик.
– Но я помню, как в детстве ты напевал мне эту песню, когда убаюкивал меня, а я не хотела засыпать. И голос… мне кажется, он был так похож на тот, на кладбище…
– Этот, тот! Тоже мне музыковед! – рассмеялся старик, но льдинка хрустнула в его смехе. – Мало ли дураков, кто на кладбище ерундой занимается. Разыграли вас – а вы и рады стараться!
– Но ты там точно никого не видел? Пока нас ждал?
– Нет, – пожал плечами старик. – Да я и не смотрел вовсе, сидел, отдыхал себе. Старый стал, устаю, может, даже задремал немного… Могильные плиты располагают к глубокой медитации.
– Тебе нравится Моррисон? – не уступал я.
– Мне? – подпрыгнул на стуле тот. – Я его терпеть не могу! Пьяница, наркоман, разложившаяся личность. Правда, была пара хороших песен… И стихов.
– Тогда почему ты меня его песнями убаюкивал? – спросила Моника.
– Просто других не помнил… – проворчал он. – Отстаньте от меня со своим Моррисоном! Тоже мне нашли героя. Лучше бы Хендрикса вспомнили. Или Леннона, на худой конец. Я устал и спать хочу. Сейчас прогуляемся с Улиссом и – на боковую!
– Что это с ним? – спросила меня цыганка, когда мы убирали и мыли посуду. – Тебе не показалось, что он нервничал?
– Показалось, – задумался я. – Еще как пока залось!
Вернувшись с прогулки, старик, не вступая в разговоры, влез в шалаш и затих. Мы с Моникой посидели еще немного, обнявшись, любуясь луной.
– Пойдем спать, – попросила Моника. – Мориа обещал, что завтра покажет еще что-то интересное.
– По-моему, он обиделся на нас.
– Не переживай! Он отходчивый. Завтра будет прежним, как ни в чем не бывало. У него случаются
