колонна с золотым ангелом – как напоминание о прошлом. Между прочим, под ней тоже мини-кладбище: там покоятся останки парижан, погибших в первой половине позапрошлого века. Кстати, Гюго читали? Именно на этом месте когда-то жил Гаврош, в недоделанном фонтане в форме слона. Его, кстати, тоже теперь нет.
– А много гаврошей сегодня в Париже? – уточнил я.
– Все больше, особенно в предместьях. Ты же понимаешь, у неблагополучных родителей, которых вытесняет современное общество, растут проблемные дети. Их главным другом становится улица. Я думаю, так везде происходит, не только в Париже.
– Ой, а что это за стеклянный аквариум? – Моника с подозрением показала на современное здание.
– Это опера, построенная при Миттеране! – сообщил Мориа. – Так себе проектик, но споров было много. А вообще – веселенькое тут место. Полно ресторанов, баров, но мы сегодня идем по другому маршруту.
Мне показалось, что Мориа снова стал странно волноваться. С площади Бастилии, от которой лучами расходились улицы, мы свернули на улицу Святого Антуана. Пара кварталов – и еще один поворот.
– Улица Ботрелли! – провозгласил наш провожатый, как будто это название должно было сообщить нечто важное.
– И чем она так замечательна? – скептически спросила Моника, разглядывая ничем не отличающиеся от остальных здания.
– Да так… – сказал Мориа, несколько сникнув. – Просто экскурсия по кварталу Марэ. Скоро пойдем мимо еврейских местечек. Через Ботрелли…
Около одного из зданий старик остановился и задрал голову. Я обратил внимание на номер дома – семнадцать.
– Как странно… Там горит свет. Наверное, квартира снова сдается…
– Какая квартира? – в один голос воскликнули мы.
– Просто одна квартира. Мало ли квартир в Париже?
Мориа подошел к двери подъезда и потрогал ее.
– Интересно… – сказал он, раздумывая о чем-то своем. – А ведь много времени прошло!
Мы с цыганкой стояли, не понимая, что происходит. Мориа еще несколько минут потоптался около странного дома, что-то бормоча про себя, и медленно побрел по улице. Мы последовали за ним.
– Вы верите в призраков? – вдруг задал вопрос он.
– Нет! – твердо ответил я.
– А зря! – бросил он, словно стряхивая с себя дурной сон. – Впрочем, хватит об этом. Вы знаете, чем знаменит Марэ? Тем, что тут до сих пор сохранилась одна из еврейских общин и полно замечательных кошерных ресторанчиков.
Еще час-полтора мы бродили по Марэ. Старик был немного не в себе, временами впадал в прострацию и явно размышлял о чем-то своем.
– Знаете, ребята, – наконец сказал он, – что-то устал я сегодня. И Улисс, наверное, заждался, соскучился я по нему. Поеду я, пожалуй, а вы погуляйте еще. На правом берегу много красивых мест. Можете дойти до площади Вогезов… А лучше прокатитесь-ка в 7-й округ, до Марсова поля, там сейчас должно быть хорошо, хоть и прохладно. На левом берегу гораздо романтичнее. Рядом с Эйфелевой башней есть небольшой парк. Моника знает.
Его нескладная фигура поспешно утонула в метро, как будто опасаясь лишних вопросов.
– Ты что-нибудь понимаешь? – посмотрел я на Монику.
– Никогда не видела его таким, как в этот приезд. С ним явно что-то происходит, – задумчиво произнесла она. – Наверно, стареет.
По совету Мориа мы отправились на Марсово поле, что рядом с Эйфелевой башней. Спускались сумерки, на башне засияла подсветка. Ажурные арочные соединения башни красочно взлетали в ночное небо.
– Непонятное сооружение! – вздохнула Моника. – Вроде бы символ Парижа, но какая-то она вся… немного искусственная. Мориа ее терпеть не может. Говорит, что она похожа на вставной металлический зуб.
– А у нас в Москве есть улица Новый Арбат, которую называют вставной челюстью столицы! А Марсово поле, кстати, есть и в Петербурге.
– И в Риме тоже есть. Все от Марса, бога войны. Мориа рассказывал мне, что Марсово поле в Париже когда-то служило плацем для проведения занятий и парадов курсантов военной школы. Оттуда же поднялся первый в мире воздушный шар. А потом, кажется в 1791 году, на Марсовом поле расстреляли толпу демонстрантов. Я боюсь мест, связанных с кровью и войной.
– Их по всей земле тьма, – вздохнул я. – Я тоже насмотрелся на войну.
– Ты? – Моника удивленно подняла на меня огромные черные глаза. – Как?
– Я закончил Институт военных переводчиков. Потом долго работал военным корреспондентом. А потом… бросил все к чертовой матери!
– Пошли в парк! – сказала Моника и взяла меня за руку.
Она провела меня между деревьями в укромный уголок, где стояла незанятая скамейка.
– Тут можно от всех спрятаться! – шепнула девушка. – Когда я была маленькая, мы тут часто гуляли. А потом сидели и болтали. Мориа учил меня читать по книге стихов Рембо.
– Ничего себе! – присвистнул я. – Все-таки, как ты сама думаешь, кем Мориа был раньше? Он ведь не сразу стал бродягой?
– Я точно не знаю… – помялась девушка. – Он такой умный! Раньше мне казалось, что он вообще все- все знает. Мориа не хотел, чтобы я смотрела в его прошлое, но несколько раз я…
– Ты на самом деле можешь смотреть в прошлое? – скептически уставился я на цыганку. – Это не шутка для туристов?
– Обижаешь! – надулась Моника. – Мы, цыгане, многое можем. Только иногда запрещают…
– Кто запрещает?
– Я не могу тебе этого сказать.
– И что ты увидела там, в его прошлом?
– Оно на самом деле кажется отрезанным. Знаешь, такое бывает, когда человек умер… Жизнь как будто разделена на две половины. Может быть, клиническая смерть была или кома.
– Мне трудно это понять.
– Я знаю. Там было много всего – денег, женщин, успеха… Неизвестно, кем он был. Но точно – выдающимся человеком, очень знающим, умным. Может быть, политиком. Кем-то весьма известным! А потом была черная ночь и новая жизнь. Дядя Янош говорил однажды, что Мориа сошел с ума. Может быть, это и так. Знаешь, у него бывают иногда такие странные состояния, как сегодня…
– Неужели он никогда не говорил тебе ничего о прошлом?
– Нет. Но пару раз вспоминал какую-то девушку. Я слышала, он шептал ночью во сне что-то про девушку с рыжими волосами… Я не спрашивала его никогда. А еще он был влюблен в мою мать. И несколько раз приезжал на юг Франции, чтобы увидеть ее. Два или три раза они встречались. Тогда он был моложе и еще ездил по миру. А потом устал и поселился тут.
– Почему же у него не сложилось с твоей матерью?
– Да что ты! – вскинулась Моника и сверкнула глазами. – Она же была цыганка! Из очень старинного рода.
– И что с того? Она любила его?
– Наверное, да… – помолчав, признала девушка. – Но ее силой выдали замуж за моего отца Романа. Она была беременна мной, когда в последний раз приехала к Цыганской Марии. Мориа обещал ей не приезжать, но все равно приехал… Я не знаю, что у них тогда было, но у нее начались преждевременные роды, и она умерла. Никто не виноват в этом. Вскоре моего отца убили. Цыганский барон, мой дед, позволил Мориа общаться со мной, он знал, что я могла быть и его дочерью. Есть пророчество в роду…
– Какое пророчество? – насторожился я.
– Не хочу говорить об этом.
– Ладно… – Я помолчал. – Тогда можно, я скажу?
– Говори.
– Моника! Я должен тебе кое в чем признаться! – выдохнул я. – За эти дни ты мне стала очень дорога.
