Они поднялись в горы еще выше.
— Ну как тебе здесь? — спросил Эдди. — Может, это то, что надо?
Перед ними на многие мили виднелись бесчисленные горные пики и ущелья, а они с Эдди словно находились в центре мироздания.
— Чудесно.
— Я рад, что тебе нравится. — Эдди расстегнул рюкзаки, вытащил футляры с валторной и флейтой. Поставил инструменты на плоскую гранитную глыбу. — Садись. Ждать осталось немного.
Они стряхнули снег с камня и сели, устремив глаза к горизонту. Время шло, а небо оставалось темным, как прежде.
— Какая же длинная ночь. Такое впечатление, что оно уже никогда не поднимется.
— Солнце всегда встает. Наберись терпения и жди.
Говорили они почему-то шепотом, словно боясь разрушить царившую в природе гармонию. Джесси вопросительно посмотрела на него: мол, где же наше светило? Он молча приложил палец к губам.
Небо постепенно розовело, а утренняя звезда стала меркнуть, таять. Горизонт начал наливаться оранжевым, ярчал, предвещая, что вот-вот появится край раскаленного диска.
Эдди вынул валторну, ей протянул флейту.
— В нашем распоряжении минут пять, пока от мороза не застынут клапаны. Приготовься, — сказал он.
Джесси улыбнулась. Вот он, упрямец, и добился своего. Заставил сдержать клятву, которую они дали себе в детстве, — будут музыкой приветствовать солнце. Пусть всего пять минут, но будут. И в тот момент, когда оно наконец показалось, они почти одновременно поднесли к губам инструменты. Глубокий звук валторны поплыл над горами. Ему, как эхо, вторила нежная флейта.
Слышит ли их кто-нибудь? Может, какой-нибудь наблюдатель на метеостанции или фермер в сонной долине, вставший подоить коров?
Но они с Эдди забрались так высоко не для того, чтобы играть для кого-то. Они здесь ради самих себя. И того чуда, которое зовется счастьем.
Джесси опустила флейту, когда песня еще не закончилась, — ком в горле помешал. А Эдди продолжал. Пока он играл один, слезы текли по ее щекам. Беззвучные, тихие, умиротворенные, исторгнутые из глубины души музыкой и первозданной земной красотой.
Закончив мелодию, Эдди опустил валторну на колено. Солнце окрасило его лицо. Он выглядел возвышенно-торжественным, гордым и по-юношески открытым. Как же она благодарна ему за то, что он подарил ей эти мгновения! Эдди взял ее за руку, и еще несколько минут они просидели молча, наблюдая, как небо наполняется мощью солнечного света.
— Счастливого Рождества, — сказал он тихо.
— Счастливого Рождества, Эдд, — как эхо, повторила она.
Они обнялись, замерев в блаженном поцелуе.
Потом они долго и медленно спускались вниз. Было не менее тяжело, чем когда поднимались. Тропы заледенели, ботинки отчаянно скользили. Рюкзак за спиной Джесси давил и подталкивал ее вперед своим весом, мешая сохранять равновесие. Она уже не раз была близка к тому, чтобы сорваться. Выручала страховочная веревка, защелкнутая на поясе карабином, и сильные, надежные руки Эдди. Она не знала, что они содраны до крови. Он же не понимал еще, как при одном из падений пострадала ее нога. Сгоряча девушка не ощутила боли, зато потом каждый шаг ей давался с невероятным трудом, особенно когда на подходе к лесу пришлось преодолевать глубокий, покрытый жестким настом снежный массив.
Обессиленная, она преодолевала последние метры перед входом в поселок, где вчера они оставили машину.
Эдди предложил где-нибудь перекусить. Джесси видела — он тоже устал. И все-таки лучше было скорее ехать домой.
Он мчался, будто заправский гонщик, — с визгом тормозов срезая повороты. Сбавил скорость только на въезде в Вустер.
— Уфф, — с облегчением выдохнула Джесси.
— Хорошо, что ты всю дорогу молчала, — улыбнулся Эдди. — Обычно женщины хватают за руль или умоляют ехать помедленнее.
— А я и не молчала, — рассмеялась Джесси. — Я обращалась к Богу, чтобы пожалел и простил нас обоих за грехи.
— Похоже, он не глухой, Джесс… Да и не тянем мы на грешников. Я еще, возможно, но ты у меня — сущий ангел.
Это «у меня» умилило девушку, она ласково потрепала его по затылку, взъерошила завитки волос, для порядка опять пригладила.
Тут они и приехали. Эдди втащил на крыльцо их тяжелые рюкзаки, помог выбраться Джесси. Она ступила на ноги и охнула.
— Подожди, расслабься, — сказал Эдди и подхватил ее.
Она и не думала сопротивляться. Любимый нес ее на руках. Ей даже не пришлось открывать дверь. Он сам, не опуская Джесси, нащупал в куртке ключи, вставил в замочную скважину. В гостинной осторожно опустил на софу. Джесси откинула голову на спинку и блаженно прикрыла глаза.
По характерным звукам она и без того знала, что он делает. Вот грохнул в прихожей рюкзаками. Захлопнул входную дверь. Щелкнул выключателем. Разулся. Прошлепал по коридору. Загремел таз — значит, зачем-то оказался в ванной. Ага, пустил воду, наверное, чтобы вымыть руки. На кухне зашипел газ и звякнул ее стеклянный чайник. Это хорошо, от горячего чая она сейчас не отказалась бы. Отогревшаяся за время дороги, Джесси теперь вновь почувствовала, как промерзла. Холодно было где-то в глубине, будто сами внутренности заледенели, так что она оказалась не в состоянии шевельнуться…
— Джесс, — тихо позвал он. Опустившись на колени, Эдди стоял перед ней. — Давай-ка я помогу.
Она улыбнулась.
Он осторожно, как с ребенка, стянул с нее куртку, свитер. Когда принялся за остальное, Джесси застеснялась.
— Да будет тебе, — поцеловал он ее в краешек губ.
Она чуть не расплакалась от охватившей ее нежности. Взяла Эдди за руку, разжала пальцы, хотела поцеловать его ладонь.
— Боже, Эдди, что это?
Он только отмахнулся.
— На мне, как на собаке, все заживает быстро. Давай-ка лучше посмотрим на твою ногу.
Он ощупал лодыжку, чуть припухший сустав и, довольный, озорно подмигнул:
— Инвалидная коляска в твоем распоряжении.
В ванную Эдди тоже отнес ее на руках. Какое же блаженство очутиться в теплой воде, чувствуя, как оттаиваешь, расслабляешься, обретаешь непонятную блаженную невесомость, да еще когда тебя осторожно трут губкой. Плечи, грудь, живот…
Она уже не стеснялась его рук. Ей хотелось, чтобы они скользили, касались кожи, вытирали мохнатым полотенцем.
В спальне он уложил ее на простынь, прикрыл одеялом и сказал.
— Я сейчас. Лежи.
Сбегав по ступеням вниз, он вскоре вернулся с чаем и бутылкой коньяка.
— Молодец, ты, оказывается, запасливая, — кивнул он на выпивку.
— Да это же от нашего обеда осталось.
— Значит, мы оба молодцы, что не допили.
Он налил ей коньяк в чай, сам же отхлебнул из горлышка. Потом вышел, закрыв за собой дверь.
Джесси блаженствовала, вдыхая густой, терпкий аромат. Медленно, глоток за глотком, потягивала волшебный напиток. Она любила свою кровать. Широкую, удобную, еще чуть ли не бабушкину — с резной дубовой спинкой и отличным волосяным матрацем. Хорошо, что при переезде не выбросила ее на чердак, поменяв на новую. Куда им, теперешним, до старинных, сработанных на долгие годы. Правда, по габаритам
