Изнанка психоанализа (1969-1970)

наше а налицо, оно предстает как функционирующее на уровне, который, именно благодаря аналитическому дискурсу, и никакому другому, вычленяется как уровень прибавочного наслаждения. Оно-то и предстает у Маркса как то, что происходит на самом деле на уровне прибавочной стоимости.

Конечно, прибавочную стоимость придумал не Маркс. Просто никто до него не знал, где ее настоящее место. А место это то самое, о котором я только что говорил — двусмысленное место избыточного, прибавочного труда. И что он, этот избыточный труд дает? — спрашивает Маркс. Конечно же, наслаждение, которое должно, разумеется, кому-то достаться.

Беда в том, что когда за него платят, его получают, а получив его, нужно его тут же растратить. Если его не тратят, это влечет неприятные последствия. Но разговор на эту тему мы покуда отложим.

4

Что я собираюсь сделать? Я начну постепенно убеждать вас в том, что моя четвероногая конструкция, с ее четырьмя позициями, может послужить определению четырех основополагающих типов дискурса. Для этого я просто-напросто продемонстрирую вам координаты, в которых она работает.

Я не случайно начал именно с той, первой, формулы, что написана у меня на доске. Казалось бы, я с тем же успехом мог начать с любой другой из них — со второй, например. Но факт остается фактом — именно первая формула, та, что исходит из означающего, представляющего субъект перед другим означающим, играет совершенно особую роль-ведь из того, что нам в этом году предстоит сказать, выяснится, что именно в этой из наших четырех формул окажется артикулирован дискурс господина.

О том, насколько велико его, дискурса господина, историческое значение, напоминать вам, по- видимому, нужды нет, ибо большинство из вас было как-никак просеяно через сито так называемого университета, и вы знаете, хотя бы лишь понаслышке, что философия только об этом и говорит. Но еще до того, как тема эта вышла на первый план, то есть была названа по имени — что у Гегеля, по меньшей мере, бросается в глаза и им специально проиллюстрировано, — ясно было, что именно на уровне дискурса господина появилось нечто такое, что к нам, когда мы говорим о дискурсе, при всей двусмысленности его, имеет непосредственное отношение и носит название философии.

Я не знаю, какие выводы из того, на что я сейчас укажу, мне достанет времени сделать, но если мы собираемся рассмотреть все четыре дискурса, о которых идет речь, медлить не стоит.

Как называются остальные три? Отвечаю сразу же, хотя бы для того — а почему бы и нет? — чтобы вас заинтриговать.

Тот, что записан на доске вторым — это дискурс истерика. Это не очевидно, но я в дальнейшем все объясню.

За ним следуют еще два. Один из них — это дискурс аналитика. А другой — нет, вот этого я вам точно пока говорить не стану. Если я прямо вот так, сегодня, это скажу, недоразумений не оберешься. А дискурс этот, между тем, актуальный

— вы увидите сами.

Вернемся, поэтому, к самому первому. Для начала мне придется уточнить обозначения, использованные мною в алгебраическом аппарате, описывающем здесь структуру господского дискурса.

S, — это, попросту говоря, означающее, функция означающего, на которой покоится суть того, что представляет собой господин. С другой стороны, справа — вы помните, наверное, я на это в прошлом году неоднократно ваше внимание обращал — находится область раба, то есть знание, S2. Судя по дошедшим до нас свидетельствам о жизни в античности или, по крайней мере, о том, как современники о

21

ней судили — прочтите на этот счет «Политику» Аристотеля, — мое утверждение, что раб характеризуется как носитель знания, сомнений вызвать не может.

В античную эпоху раб является не просто, как в современном обществе, одним из классов — это функция, вписанная в семью. Раб, о котором говорится у Аристотеля, является частью не только государства, но, и притом в большей степени, еще и семьи. А происходит это потому, что ему принадлежит умение. Прежде чем судить о том, знает ли себя знание, можно ли положить в основу понятия о субъекте перспективу знания, вполне прозрачного для себя самого, необходимо прежде уметь исчерпать регистр того, что с самого начала выступает именно как умение.

На наших глазах происходит нечто такое, что сообщает философии ее первичный — хотя и не единственный, как вы убедитесь в дальнейшем — смысл. Что я имею в виду? Следы этого мы находим, к счастью, уже у Платона, о чем очень важно помнить, если мы хотим найти тому, о чем мы говорим, его настоящее место — в конце концов, если в том, что нас так мучительно занимает, имеется хоть какой-то смысл, то в чем может он состоять, как не в том, чтобы расставить все по своим местам? На что философия всем развитием своим указывает? Да именно на это — на то, как господин похищает, отбирает, изымает у рабского состояния его знание.

Чтобы заметить это, достаточно быть хоть немного начитанным в диалогах Платона, и я, Бог свидетель, вот уже шестнадцать лет прилагаю усилия к тому, чтобы слушатели мои эту начитанность приобрели.

Проведем для начала различие между тем, что я назову в данном случае двумя ликами знания — знанием артикулированным и, с другой стороны, тем умением, что, несмотря на близость свою к животному знанию, не лишено у раба того инструментария, который обращает его в языковую сеть, и притом одну из наиболее развитых. Важно заметить, что этот второй слой, этот артикулированный инструментарий, может передаваться — то есть переходить из кармана раба в карман господина — если допустить, конечно, что в эпоху эту карманы существовали.

Это и есть усилие, нужное для выделения того, что я называю словом эпистема. Это странное слово. Я не знаю, приходилось ли вам задуматься над ним хорошенько, но занять хорошую позицию это, в сущности, то же самое, что означает, по-немецки, verstehen. Речь идет о нахождении позиции, которая позволила бы знанию стать знанием господина. Функция эпистемы как знания, подающегося передаче, целиком заимствована — посмотрите, что говорится на сей счет в диалогах Платона — из техники ремесленного, то есть рабского, по сути, труда. Речь идет о том, чтобы извлечь содержащуюся в ней квинтэссенцию, сделав тем самым это знание знанием господина.

Все это дублируется, естественно, своего рода рикошетом, представляющим собой то самое, что называют ляпсусом, возвращением вытесненного. Что тот автор, что другой, что сам Карл Маркс — все они делают оговорку, говорят но.

Откройте Менон на том месте, где речь идет о извлечении корня из двух и его несоизмеримости. Но, говорит один из собеседников, ведь раб — позовите его, голубчика, сюда — вот видите, он же знает. Рабу задают вопросы — вопросы господина, конечно — и раб отвечает, естественно, на эти вопросы то, что сами вопросы ему в качестве ответа диктуют. Перед нами явно форма насмешки. Способ поглумиться над бедолагой, поджаривая его с обоих боков. Настоящая цель, очевидно, следующая — давая понять, что раб знает, сделать это в форме издевательства, но издевательства скрытого, так как все дело в том, чтобы похитить у раба его функцию на уровне знания.

Чтобы понять смысл сказанного, нужно разобраться в том — чем мы в следующий раз и займемся — каким образом артикулируется позиция раба по отношению к знанию. Я уже затрагивал эту тему в прошлом году, в форме броского hint. Принято считать, что наслаждение является привилегией господина. Интерес же, напротив, представляет, ясное дело, то, что опровергает эту истину изнутри.

Короче говоря, речь в данном случае идет о статусе господина. Сегодня я собирался лишь в качестве вступления пояснить вам, насколько глубоко статус этот, демонстрацию которого стоит отложить до следующего раза, нам интересен. Интересен становится он для нас тогда, когда то, что открывается нам и одновременно теряется где-то в углу пейзажа, оказывается функцией философии. Ввиду того, что времени у нас в этом году меньше, чем раньше, развить эту тему я не смогу. Но это не важно — кто-нибудь другой может обратиться к этой теме и делать с ней все что угодно. Историческая роль философии и состоит как раз в извлечении, я бы даже сказал, в фальсификации знания раба, чтобы получить из него, путем трансмутации, знание господина.

Означает ли это, что то, что возникает теперь под именем науки, чтобы поработить нас, является