после шокирующего разговора пришло понимание опасно нараставшего уровня инфекции.
И какой дурой она, вероятно, показалась! И с каким торжеством, с каким опытом он сделал ей одолжение, оставаясь холодным, всецело контролируя себя, когда она таяла, словно пластилин в его теплых руках. Насколько неизбежным ему, вероятно, кажется, что она, как и остальные, окажется легкой добычей, добровольной жертвой, с которой он сможет удовлетворить свои низкие инстинкты и чудовищное самомнение, не тревожа своих чувств. А теперь, когда она очнулась, как мучительно трудно будет противостоять ему?
Она заставила себя задуматься над ныне непреложным фактом, что попала в капкан все возрастающей физической зависимости. Быть в постоянной близости, непрерывно видеть его, слышать и обонять; случайные, неизбежные прикосновения рук и тел, когда они работали, все это стало для нее такой же необходимостью, как воздух, которым она дышала. Но существовала и еще одна, менее приятная сторона этого. Пусть это самонадеянно с ее стороны, однако ее самолюбие задевалось тем, что это острое чувство не было взаимным. Без каких-либо намерений или усилий с ее стороны Джонатан был воспламенен физической тягой к ней. Алек же, несмотря на ее трогательные позы, ни разу не дал ей оснований надеяться, что она хоть в малейшей степени возбудила его интерес. Замечание в тот первый день по поводу ее откровенного наряда, взгляд очевидного одобрения, которым он одарил ее в тот вечер в опустевшей студии — все они были окрашены насмешкой, а не желанием. И в своем подспудном старании быть замеченной им она в конце концов прибегла к тактике грубости и мелочности, прозрачность которой исполнила его насмешливым пренебрежением.
Конечно, раздумывала она, кусая костяшки пальцев, можно собрать свои пожитки и уехать назад в Англию. Но все это покажется таким, каково и есть на самом деле, — полной капитуляцией. Это сведет на нет все те тяжкие усилия, которые они делали вместе. Жест получится театральным, истеричным и достойным презрения. Все равно, что отрезать ей нос, чтобы отомстить лицу. Самое лучшее будет сделать вид, что ничего не произошло. Что же касается того поцелуя, то она просто потеряла голову, вот и все. Она зашла слишком далеко. Он вытащил пробку из сосуда, где запечатана ее сексуальность, и ей теперь просто придется снова накрепко закрыть пробку до тех пор, пока она не встретит кого-то, кто действительно ее полюбит и кому она сможет ответить взаимностью. Такая перспектива не казалась ей теперь больше невозможной, как это было еще недавно, и, старомодная или нет, теперь она будет вести игру.
Роза продолжала строго читать себе нотации, пока ее тело не остыло, а смятение чувств не улеглось. Убедив себя, что весь эпизод был не более, чем бурей в стакане воды, она тем не менее избегала Алека весь оставшийся день, работая в одиночестве с этюдником вне стен дома, хотя часто поглядывала на окно студии. Алек весь день не появлялся. Пришла местная женщина, прибралась в доме, поработала пару часов на кухне, а затем удалилась. Она здоровалась с Розой вежливо, однако с типично галльским безразличием. «Могу поклясться, что она тут всякого повидала», — подумалось Розе.
Часам к восьми она основательно проголодалась. Алек все еще не спускался вниз и не обедал. Она проскользнула по ступенькам наверх и осторожно заглянула в студию. Он всецело погрузился в себя, работая над большим полотном с яростной интенсивностью, мускулистое тело блестело от пота. Под ярким электрическим светом он казался просто пугающе изможденным.
Розу захлестнули угрызения совести. Эта картина явно зрела внутри него целую вечность, свое собственное гениальное творчество он великодушно отодвинул на второй план ради того, чтобы учить ее. Да и помимо этого он ведь провел две недели в Уэстли. С его стороны это была, вероятно, добровольная жертва, подумалось ей с запоздалым озарением. А она налетала на него, вот как недавно, отнимала, отнимала у него время и ничего не давала взамен… Глядя, как он творит, целиком отключившись от окружающего мира, она почувствовала, как ее сердце внезапно захлестну огромная волна нежности.
Роза ужинала молча и в одиночестве Она была полуодета, готовая лечь в постель. Ночную рубашку она перестала надевать из-за жары, а после душа просто обмотала тело махровой простыней, намереваясь сидеть и дожидаться его и приложить усилия, чтобы помириться с ним до того, как они разойдутся спать, чтобы покончить с огорчениями минувшего дня. Сонно она наблюдала за старинными часами в просторной кухне. Большая стрелка описала круг и двигалась вместе с маленькой к полуночи. Уши Розы настороженно ловили звуки его шагов. Постепенно она все глубже и глубже погружалась в огромное кресло, беспокойно ворочаясь во сне, так что развязался пояс на ее облачении. Так она и лежала в весьма откровенной позе, раскинув руки и ноги, простыня отдельно от всего того, что должна была бы прятать, когда с внезапным рывком проснулась и услышала, как Алек гремит посудой, доставая из холодильника цыпленка. Замерев от ужаса, она торопливо прикрылась, пораженная мыслью, что он мог посчитать ее дезабилье преднамеренным, в чем-то отчаянным шагом. Однако Алек был сама любезность и такт.
— А, вот ты где, — заметил он вежливо, словно можно было не заметить ее раньше. — Завтра нам выезжать очень рано, или, впрочем, уже сегодня.
Как она поняла, было уже часа три. Алек пребывал в прекрасном настроении и кипел энтузиазмом, словно человек, проснувшийся после здорового сна. Никто даже не заподозрил бы, что он только что отработал, без отдыха или перерыва, восемнадцать часов.
— Мы могли бы отложить поездку в Париж, — предложила Роза участливо. — Ты едва ли сможешь сейчас заснуть, а дорога не близкая.
— Чепуха, — ответил он весело, вгрызаясь в ножку цыпленка и наливая себе молока в стакан. — А мы по-прежнему друзья? — спросил он вдруг с бесхитростной прямотой. Камень упал с души у Роза.
— При такой дружбе, как наша, — улыбнулась она, — разве можно ссориться?
Глава шестая
Алек вообще не ложился спать в эту ночь. Дивясь его энергии, когда завтракала рогаликами, Роза обнаружила, что, после того как она удалилась наверх, он съездил к морю, поплавал, вернулся, принял душ, нагрузил машину к поездке и затем развлекался, готовя большой английский завтрак, прежде чем она снова появилась на горизонте. Роза даже смотреть не могла на ветчину, яйца, сосиски и жареные помидоры, и Алек, поглотив ее и свою порции, притворился, что уязвлен ее безразличием, и стал всячески извиняться, что у него нет кеджери[9] либо маринованных почек. Роза поняла, что перед ней побочный эффект интенсивного «кайфа» художника. Она еще ни разу не видела, чтобы Алек так лопался от добродушия и joie de vivre[10]. Чисто животная энергия просто струилась из него. Как следствие этого он держался с ней невероятно вежливо и деликатно, смешил ее всяческими неожиданными способами, угадывая все ее причуды словно любимый дядюшка, поздравляющий племянницу с днем рождения.
Он мчался в Париж на пугающей скорости, на этот раз в собственном автомобиле, большом и довольно побитом «ситроене» с кузовом «универсал», выбранном явно ради практичности, а не престижа. Движение на улицах столицы оправдывало свою легендарную репутацию. Алек прорезал транспортные потоки словно танк, под какофонию злобных клаксонов, пока они не подъехали к большому, старомодному, типично парижскому жилому дому в районе Монпарнаса. Тут же на него обрушились восторженные приветствия разговорчивой консьержки. Он вежливо отвечал на ее бесчисленные вопросы, касавшиеся его самочувствия, на беглом, безупречном французском. У Розы возникли неприятные подозрения, что эта старая карга повидала множество других женщин, которые приходили и уходили через эти же самые двери вместе с Алеком. Она стыдливо подчинилась всем необходимым ритуалам знакомства и с некоторым облегчением услышала, как за их спинами надежно захлопнулась дверь, когда они вошли в квартиру.
Прежде это была семейная квартира, однако несколько комнат были соединены вместе и образовали просторную студию, остались только крошечная гостиная и спальня, меблированные со вкусом, но безлико, в том же непритязательном стиле, что и бретонский дом. Первой вещью, бросившейся ей в глаза, когда она вошла, был висевший в холле портрет женщины с очень красивой и необычной внешностью, нетипично традиционный, словно Алек подавил свою обычную манеру после протестов, чтобы удовлетворить позировавшую даму либо какую-нибудь комиссию. Тем не менее, портрет буквально вырывался из рамы со всей силой и энергией, от которых Роза буквально застыла на месте.
— Кто это? — спросила она, уже почти настроившись на уклончивый ответ и предполагая, что это
