показалось ей разгоряченным и распутным.
Она вышла в гостиную. Алек растянулся на диванчике. Сорок часов непрерывной активности, восемнадцать из которых он провел за мольбертом, взяли свое. Он заснул.
Роза присела на корточки возле него. Его лицо во время сна стало совсем беззащитным. Нежно она провела пальцем, очерчивая его губы. Он не пошевелился.
— Господи, помоги мне, — пробормотала она сама себе. — Я влюбилась в него.
Укрыв Алека одеялом, она отправилась спать в одиночестве.
В холодном утреннем свете, проснувшись на широкой постели Алека, Роза вспыхнула, вспомнив свои непристойные фантазии прошлого вечера. Выпитое накануне вино вызывало головокружение и неловкость. Потом она услышала знакомый голос — Алек громко пел в ванной — и вспомнила тот щемящий сердце момент истины. Да, все это было правдой. Пугающей правдой. Надо постараться, чтобы он ничего не заметил, иначе нечего и рассчитывать остаться у него до конца лета. Ведь он увидит в ее любви дурь школьницы, помеху и сентиментальную уловку. Одно дело лечь с ним в постель. И совсем другое — в него влюбиться.
— Ешь как следует, — предупредил он за завтраком. — Потому что сегодня мы должны побывать в Лувре, Мармоттане и Музее Родена. Завтра утром поедем назад.
— А это действительно так необходимо?
— Я уже тебе объяснял. Ты приедешь сюда снова как-нибудь в другой раз. — Роза обратила внимание, что он сказал «ты», а не «мы». — Ты могла бы, как я сказал, — продолжал он, — учиться здесь. Это было бы лучше всего. Как у тебя дела с французским?
— Да плоховато. Восемь лет назад посредственная оценка. А тебе как удалось?
— Нянька-француженка в детстве. Она практически и вырастила меня. Я видел свою мамочку, лишь когда она отправлялась куда-нибудь, разодетая. Фактически «Спокойной ночи, дорогой мой» были единственными английскими словами, которые я знал, пока не пошел в школу.
В шутке послышалась горечь.
— Судя по тому, что ты говорил Биллу, ты, кажется, невысокого мнения о всех художественных школах, — поинтересовалась Роза, играя кофейной ложечкой.
— Они прекрасно подходят для многих, как я полагаю. Беда в том, что ты принадлежишь к тем немногим. Я просто не выношу мысли о каком-нибудь теоретизирующем шарлатане, который разрушит все мои труды. Тем не менее, оставив в стороне мои предрассудки, тебе в очень скором времени придется принять решение, Роза. Я хочу сказать, что проблем с поступлением куда-нибудь у тебя не возникнет. Билл Поллок позаботится об этом. И сам по себе курс обучения еще не конец, особенно в твоем возраста. Самая проблема в том, как ты все это решишь в своей душе.
«Я знаю, что у меня в душе, — грустно подумалось ей. — Я просто хочу остаться с тобой». Ей невыносимо было говорить о будущем. Ведь оно не включало в себя Алека. Как только он научит ее летать, то выбросит прочь из гнезда, вот и все.
Таким вот образом, прихлебывая кофе, в то время как он читал газету, она размышляла о том, что надо жить сегодняшним днем, создавая себе импровизированную философскую базу. Еще ей припомнилась древняя поговорка о том, что жить каждый день надо так, словно он последний. И она вознамерилась жить каждый остающийся день, словно это был ее последний, проведенный вместе с Алеком день, со всеми вытекающими последствиями. Торжественно и трезво она пришла к такому логическому выводу: раз она, скорее всего, никогда его не увидит после этого лета, ей просто следует принять, как данность, что заниматься с ним любовью более достижимо для нее, а быть им любимой нет. И, поскольку, первое вполне реально, то если она упустит свой шанс, то проведет остаток жизни в сожалениях об упущенном. Она знала, что с какими бы мужчинами судьба не сводила ее в будущем, она всегда будет думать: «А как бы это было с Алеком?» И как только она будет жить всю жизнь в таких мучительных раздумьях? Если все обернется разочарованием, несчастьем, то она, по крайней мере, сможет избавиться от своей одержимости. Если окажется благословением, то у нее останется эталон, чтобы мерить им другие связи. А если им суждено оказаться желанными друг другу, то тем более имеет для нее смысл протянуть руку за луной. Она смутно пожалела, что не согласилась на тот визит с Филиппой в клинику. В конце концов сейчас она занималась именно тем, чему даже Филиппа не могла бы поверить — планировала лечь в постель с мужчиной.
Скорее по воспитанию, чем по природе, Роза всегда методично планировала свои дела. Сегодня вечером, после дня отдыха, при одной-единственной постели, имеющейся в квартире, случай окажется подходящим, думала она. Завтра, после длительной поездки и упорной вечерней работы, после возвращения к их четко налаженному распорядку все станет гораздо более затруднительным. Кроме того, некий простой арифметический подсчет сказал ей, что сегодня это будет вполне безопасно. А если все пойдет на лад, то завтра она позаботится о предохранении.
— О чем ты раздумываешь? — спросил Алек, томно потянувшись. Роза понадеялась, пристыженная, что на этот раз телепатия ему не удалась.
— Ни о чем. Вообще-то, у меня небольшое похмелье.
— Боюсь, что то алжирское вино, которое мы пили, было изготовлено из порошковой крови легионеров, растворенной в чистом спирте. Прости, если тебе то место показалось немного похожим на притон. Для меня это было нечто вроде сентиментального путешествия. Я вот что тебе скажу: чтобы утешить тебя перед возвращением в Бретань и компенсировать вчерашний вечер, сегодня я отведу тебя куда-нибудь в действительно громкое место. Ты сможешь надеть свое озорное, маленькое платье, а я облачусь в костюм и галстук. Ты просто меня не узнаешь. Мы будем пить шампанское и вести себя прямо- таки, как парочка туристов-нуворишей. Что ты на это скажешь?
Розе понравилось упоминание о шампанском. Оно могло помочь направить все в нужное русло.
— Что ж, неплохо, — признала она. Никогда еще они не проводили время так хорошо, как в тот день. Их прежние яростные ссоры канули в небытие. Неизменно хорошее настроение Алека, любовь Розы, в которой она себе призналась, ее радость оттого, что он рядом, придавали всему особый блеск.
До Парижа Роза всегда считала посещение музеев чем-то вроде одиночного переживания. Однако знакомство с Лувром в обществе Алека было сопереживанием совместным, превосходившим все ее мечты. Огромные размеры музея, порождавшие ощущение, что недели не хватит на то, чтобы как следует его осмотреть, отступили перед хорошо осведомленным и очень личным выбором, с которым Алек, как лоцман, провел ее по залам. Никакой каталог не смог бы поведать ей больше, ни один профессиональный экскурсовод не мог обладать чутьем Алека, чтобы выбрать шедевры, которые были наиболее важны для Розы и действовали на нее сильнее других. Ни с кем больше не смогла бы она делиться своими впечатлениями, мыслями и чувствами без колебаний и стеснения. Раздавленной и восхищенной великолепием, представшим перед ней, Розе пришло в голову, что ее радость приобрела еще дополнительное измерение — ту тончайшую химию совместных переживаний, что сближала ее с Алеком, те невидимые, но мощные узы, которые соединили их умы и души. Неосязаемые, необъяснимые, они стали для Розы чем-то вроде символического осуществления нереализованного физического союза, которого она так жаждала.
В музее Мармоттан она застыла, затаив дыхание, перед уникальной и поразительной экспозицией Моне. Только ее желание увидеть Родена помогло Алеку осторожно оттащить ее прочь, околдованную восхитительным зрелищем. Кульминация наступила при посещении Музея Родена, где Роза, опьяненная впечатлениями этого дня, была настолько потрясена красотой, силой и мукой скульптур Родена, что обнаружила себя в опасной близости к слезам. Опасаясь показаться смешной, она старалась держаться очень спокойно и могла бы любому человеку, только не Алеку, показаться странно неразговорчивой. Выйдя из музея, они пошли пешком по паркам, осматривая великолепные скульптуры при мягком освещении раннего вечера. Неожиданно Алек привлек ее к себе, прижав к плечу ее голову.
— Действительно получилось слишком много для одного дня, — пробормотал он ей в ухо. — Это непереносимо по эмоциональному напряжению для человека с таким интенсивным восприятием, как у тебя. Тем более, что ты видела все в первый раз.
Вздрогнув, Роза с удивлением подумала, что он, вероятно, очень пристально наблюдал за ней. Знал ли он, в какой опасной близости находились ее эмоции от бездны именно сейчас, когда он обнимал ее так ласково и нежно. Ее лицо уткнулось в его рубашку, она вдыхала губительный, знакомый запах его кожи, слышала биение его сердца, ритмичное, ровное, совсем не такое бешеное, как у нее сейчас. Она немо
