томилась по физической параллели к их ментальному сплаву, страстно желая слиться с ним, исчезнуть, потеряться в нем. Она не осмеливалась прильнуть к нему, опасаясь потерять над собой контроль и сделать несвоевременное и ненужное признание в любви. Так она и стояла, как деревянная, позволяя ему держать ее, борясь с желанием обхватить его шею руками и поднять к нему лицо.
— Тебе хочется приятного теплого душа и хорошенько поплакать, — услышала она его ласковый голос. — Как жаль, что на все это у нас выпало так мало времени. Все равно, как если бы я заставил тебя выпить чистого спирта. Бедная Роза, чтобы я ни предложил тебе, все обязательно оказывается немного болезненным, правда?
На квартиру они вернулись к концу дня. Она чувствовала себя усталой, но в чем-то утешенной, и с наслаждением бросилась в кресло. Сбрасывая на ходу обувь и раздеваясь, Алек направился прямо под душ.
— Я заказал столик на восемь часов, — закричал он, перекрикивая шум воды. — Поэтому у нас остается время на аперитив.
Они могли бы вполне сойти за супружескую пару с большим стажем, подумалось Розе через несколько минут, когда он появился с небольшим полотенцем вокруг бедер, еще влажный, рухнул в кресло и положил голые ноги на кофейный столик.
— Ты плохо вытерся, — засуетилась Роза. Она притащила полотенце и стала энергично вытирать его волосы и промокать струйки воды, которые текли по спине и плечам. И это не было частью запланированной ею сцены соблазнения, просто ей это казалось самой естественной вещью. Как ни странно, но он смутился.
— Оставь это, Роза. Лучше сама прими душ и переоденься. И не копайся долго. — С этими словами он отправился в спальню одеваться.
Она искупалась и извела на себя безумное количество духов. В ванной комнате было две двери, одна вела в холл, другая прямо в спальню. Алек уже успел одеться, и Роза прошмыгнула туда и извлекла из гардероба платье с открытой спиной. Быть может, она прибавила в весе с тех пор, как его купила, сказать было трудно, но оно, казалось, облегало ее более откровенно, чем тогда, в магазине, обнажая провоцирующие участки гладкой, кремовой плоти. Ну, после его жалобы на ту злосчастную пурпурную жилетку ему придется с этим смириться.
Когда она вернулась в гостиную, Алек, как и обещал, облачился в безупречный серый костюм и шелковую рубашку с галстуком, явно заказанные у какого-то знаменитого портного. Откровенный взгляд, каким он встретил ее, когда она вошла, пошатнул в ней храбрость, однако Алек, к счастью, не позволил себе никаких комментариев по поводу ее платья.
Ресторан, где он заказал места, оказался бешено дорогим и был полон внимательных официантов. В другое время они вместе бы посмеялись над его претенциозностью. Но в этот вечер отношения между ними были странно натянутыми. Им принесли обширное и богато разукрашенное меню, которое показалось Розе непонятным и пугающим. Она просто понадеялась, что Алек выберет что-нибудь для нее, потом опешила при звуке хрипловатого женского голоса, обратившегося к Алеку по-французски.
Обладательница голоса, яркая рыжеволосая дама, была облачена в изысканное шелковое платье кофейного цвета, рядом с которым Роза тут же почувствовала себя одетой в старье с барахолки. Элегантность струилась из каждой поры француженки. Она доверительно поместила свою ладонь на руку Алека и, не успел он подняться, уселась на свободный стул возле него. Роза немного понимала по- французски, однако не в состоянии была разобрать быстрые, мурлыкающие фразы непрошенной гостьи.
— Моника, — деликатно перебил ее Алек, — permettez-moi de vous presenter ma chere amie, Rose. Rose je te presente Madame de Rocheville[11].
— Enchantee[12], — промямлила Роза, мучительно сознавая, что ее французский не выдержит долгой беседы.
Моника, в облике которой что-то неуловимое говорило, что она давно уже не замужем за месье де Рошвилем, кем бы тот ни был, одарила Розу вежливо-снисходительным кивком и продолжала беседовать с Алеком заговорщицким шепотом. Он глядел на нее холодно, сдержанно, со слабым, контролируемым замешательством, которое Роза так хороша знала.
Несмотря на это Моника, казалось, не торопилась откланяться. Роза даже радовалась, что не понимает ее слов, преподносимых с гортанным смешком и кокетливым надуванием губок. Ответы Алека были краткими и подчеркнуто формальными. Роза с облегчением заметила, что он использует «vous», вежливую форму, обращаясь к Монике, которая контрастировала с автоматическим, разговорным «tu», которое он применил, обратившись к ней — форму, применяющуюся при более тесном знакомстве. Это, видимо, не ускользнуло от шикарной француженки, однако, возмутительно бесцеремонная, она извлекла из сумочки длинный, тонкий мундштук для сигарет, попросила у Алека огня и элегантно закурила, прежде чем возобновить свой оживленный монолог.
Роза начинала злиться и чувствовать себя оскорбленной и третьей лишней, неловкой и неотесанной в присутствии этой экзотической гостьи. Какую нужно иметь выдержку, бурлила она в душе, чтобы так вот вешаться на Алека, когда он откровенно развлекает другую особу. Очевидно, Моника не видела в Розе серьезной соперницы и считала, что сама имеет большие права на время и внимание Алека. Роза мучительно сознавала, как много в ее досаде объясняется простой ревностью — не из-за внешности Моники или из-за того, что Алек рад ее видеть, этого явно не было — а из-за того, что Моника так явно в свое время побывала в постели у Алека, в отличие от нее, Розы. Появление Моники послужило в какой-то степени катализатором, пробудившим в Розе некое первобытное чувство соперничества. Клокоча, Роза понимала, что Моника очень ловко поставила Алека в невыгодную позицию. Он не мог избавиться от нее, раз она отказывалась понимать его намеки, не прибегая к грубости.
Однако она не предвидела тактики, к которой Алек прибег, чтобы овладеть ситуацией. Неожиданно он отвернулся от воркующей Моники и одарил Розу таким теплым и интимным взглядом, таким намеренно недвусмысленным, словно намеревался показать Монике, молча, но жестоко, что ее присутствие совершенно определенно стало de trop[13]. Театральный был взгляд или нет, но от него Роза расплылась, превратилась в желе. Вдобавок к этому Алек потянулся через стол к ее руке и стал как бы невзначай, но на самом деле намеренно играть с ее пальцами. Каким-то образом он ухитрился придать этой незамысловатой ласке немыслимо эротический вид. Невольно увлеченное этой игрой лицо Розы усилило желаемый эффект. Потерпевшая неудачу в своей попытке оттеснить Розу и интерпретируя сексуальные сигналы именно так, как рассчитывал Алек, Моника поднялась со своего места и ее глаза холодно блеснули.
— A bientot, cheri[14], — заявила она Алеку, искривив губку, когда он поднялся и удостоил ее формального объятия. Она высокомерно протянула руку Розе. — Au revoir, mademoiselle. Et prenez garde[15], — и она двинулась к дальнему столику, где ее эскорт средних лет покорно дожидался ее.
— «Prenez garde» означает «будьте осторожны», правда? — спросила Роза, пряча свое смущение за произнесенной с деланым добродушием шуткой. — Этот добрый совет мне дала твоя бывшая пассия?
— Ты охарактеризовала ее очаровательно-старомодно, — ответил Алек ровным голосом. Он казался выбитым из равновесия этой неожиданной встречей, что вовсе не походило на него.
— Она очень красивая, — отважилась заметить Роза, отчаянно стараясь не выглядеть мещанкой.
— Это не главное ее достоинство, — резко возразил Алек. — Я чрезвычайно раздосадован, Роза, из- за этого маленького недоразумения и сожалею, если ты почувствовала себя сейчас уязвленной. Боюсь, что именно это и входило в намерения леди. Пожалуйста, пусть это не испортит тебе вечер. Она нас больше не побеспокоит.
— Почему это может испортить мне вечер? — вспыхнула Роза. — Твои подруги меня не волнуют. — И она отвела взгляд, устыдившись собственной лжи. Алек все еще не отпускал ее руку. Он сжимал ее очень крепко, почти больно, пока она не ответила на его взгляд, который был беспокойным, испытующим, исполненным откровенности и прямоты.
— И поэтому ты бьешь в меня парой тысяч вольт всякий раз, когда я прикасаюсь к тебе? — спросил он с опасной улыбкой. — Что мы закажем?
