Теперь можно было не бояться заразиться на каждом шагу, и Николь с Джоселином медленно вышли из огромных ворот церкви Христа, повернули налево и покинули город через Южные ворота. Обычно в такое время ворота были закрыты, через них никого не пропускали, но сидевший на страже и мирно попивающий портвейн охранник, узнал в лорде Джоселине приближенного принца Руперта и открыл для них калитку. Вскоре пара оставила городские стены далеко позади и теперь не спеша брела среди лугов, по которым петляла река Шеруел. Темнота становилась все гуще, и Джоселин взял Николь за руку.
Она почувствовала, как по ее телу пробежала искра, исходившая от его руки, это была искра желания, и она, поняв, наконец, причину его возбуждения, вдруг ужасно захотела оказаться дома, до которого было еще так далеко. Но тут Джоселин удивил ее еще больше.
– Как ты думаешь, река чистая? – спросил он, и она увидела в полутьме его улыбку.
– Да, слава Богу. Этот смешной человек, которого все называют «водяным поэтом», поработал на славу.
– Тогда давай проверим на себе ее чистоту?
– Ты хочешь сказать, что нам стоит искупаться?
– А почему бы и нет? Вокруг никого нет. Надеюсь, ты умеешь плавать, Арабелла?
– Конечно.
– Ну, кто первый окажется в воде?
С этими словами Джоселин начал снимать с себя костюм, бросая изысканные кружевные предметы одежды на землю так небрежно, как будто это были лохмотья. Его тело показалось Николь еще более прекрасным, чем она его помнила. Оно было стройным и сильным, было заметно, что он много времени проводит в седле. Предмет его мужской гордости, уныло висевший в окружении черных волос, стал медленно подниматься, когда он посмотрел на нее. Природа брала свое, и Николь нарочито медленно начала развязывать множество завязок на платье, пока Джоселин стоял от нее на расстоянии и не делал попыток приблизиться. С нежным шелестом все предметы ее туалета один за другим упали на землю, и она оказалась, как и он, совершенно голой.
– Ты так прекрасна, Арабелла, – тихо сказал он.
Вместо ответа она протянула руки, и мужчина из прошедшего столетия поспешно шагнул ей навстречу. Потом Джоселин заключил ее в объятия, их губы слились в поцелуе, таком страстном, что Николь показалось, он пытается языком дотянуться до ее сердца. Их поцелуй, казалось, длился целую вечность. Когда объятия немного ослабли, его губы скользнули вниз, целуя ее шею, плечи и грудь, которая тут же напряглась под их лаской.
Прикасаясь руками к его упругому телу, Николь чувствовала, как напряжена каждая его клеточка. Им были не нужны слова, они, стоя на берегу блестящей вечерней реки, были поглощены друг другом и своими чувствами. Джоселин осторожно водил языком по ее соскам, потом она почувствовала, что его губы скользнули ниже по ее телу.
– Иди ко мне! – взмолилась Николь, чувствуя, как ее тело все больше охватывает желание, она медленно опустилась на колени, стараясь делать все, чтобы ему тоже было приятно.
Они посмотрели друг на друга: их лица говорили все без слов, глаза были наполнены бешеным желанием. Николь осторожно легла спиной на траву, а он лег на нее сверху, и каждой клеточкой своего тела она ощущала приятную тяжесть. Он вошел в нее медленно и осторожно, затаив дыхание. Она обняла его за шею, не видя уже ничего, кроме широких плеч, закрывших последние лучи солнца, лаская его с невероятной страстью и нежностью, пока, наконец, не почувствовала, что его движения стали упругими и ритмичными. Она поняла, что он теряет контроль: ритм становился все быстрее и яростнее. Не в силах больше сдерживать себя, ее муж тихо застонал от наслаждения. Жалея о том, что минута такого невероятного блаженства подходит к концу, но уже понимая, что не сможет сдержать его страсть, Николь начала двигаться с ним в одном ритме, помогая ему и себе достичь кульминации. И скоро она наступила. Судорожно вздохнув, Джоселин сделал несколько движений, вложив в них всю силу и страсть. Потом она почувствовала, как внутри у нее что-то лопнуло, разорвалось, Джоселин восторженно зашептал слова любви, и Николь показалось, что она поднялась в небеса и призрачно парит среди звезд.
– Никогда не испытывал ничего подобного, – прошептал Джоселин, падая рядом с ней в траву, похожий на уставшего солдата, только что вышедшего с поля боя.
– Я тоже, никогда.
– Ты говоришь правду?
– Да! – ответила Николь.
Они зашли в реку и, наслаждаясь наготой друг друга, долго плескались в ней, а потом стали медленно одеваться. Вскоре они, крепко взявшись за руки, брели в сторону Магдален-Колледжа и, пройдя через сад и кладбище, направились в сторону церкви Святого Илии, минуя парки Вадхама, Святой Троицы и Святого Джонса. Они не хотели возвращаться в город, который в этот час был молчаливым и сонным. Подходя к дому, Джоселин и Николь все-таки остановились и полюбовались его видом в лунном свете.
Через несколько дней ей пришло в голову, что в ту ночь большинство солдат, офицеров и командующих армией, включая и самого короля, занимались тем же. Но только не принц Руперт. На рассвете он уже подъезжал к Бристолю, где Уоллер собирал остатки своего несчастного войска. Потом он начал преследовать сэра Уильяма и делал это до самого Ившема, атакуя и ослабляя его армию чуть ли не на каждом шагу. Таким образом, парламентская «Западная Ассоциация» (так они называли объединенные войска из Глостершира, Шропшира, Сомерсета и Уилтшира) была разгромлена и унижена. Это все, плюс еще гибель в середине июня Джона Хемпдена – наиболее любимого и уважаемого лидера «круглоголовых» – сильно пошатнуло моральный боевой дух парламентариев. Вскоре – двадцать седьмого июля – пришла еще одна трагическая весть: Бристоль пал под натиском армии принца Руперта. Жестокое лето постепенно превращалось в осень, и обстановка в стране как раз созрела для того отвратительного и никому не нужного сражения, которое произошло двадцатого сентября при Раунд Хилл возле Ньюбери.
И в той, и в другой армии было не больше пятнадцати тысяч солдат. Все они страдали от плохого питания и ужасных условий, в которых им приходилось жить, во время своих бесконечных походов и преследований. Принц командовал кавалерией очень умело, тесня врага, но войско «круглоголовых» стойко держало оборону и периодически открывало огонь по врагу. Кровь, внутренности, кишки и мозги летели по воздуху и брызгали в лица тем, кто оказывался позади. Капитан Джон Гвин рассказывал, что видел, как «целая колонна солдат в шесть рядов была полностью обезглавлена одним пушечным выстрелом».
Кровавая бойня закончилась тем, что обе армии прекратили огонь с наступлением ночи. Но утро следующего дня застало людей продолжающими сражение, колящими, убивающими, рубящими друг друга. Мертвецов тут же вывозили с поля боя на телегах, и, согласно рассказам очевидцев, их было вывезено тридцать полных телег. Король вернулся в Оксфорд страшно расстроенный смертью своего друга и государственного секретаря, красавца лорда Фолкленда. Он покончил жизнь самоубийством на поле боя, намеренно пустив коня черепашьим шагом в небольшой разрыв в колонне войска, а враги поливали его непрерывным шквалом огня из тяжелых орудий. Лорд Фолкленд пошел на эту смерть, «одетый во все чистое, как на банкет», проклиная жестокость времени, в котором жил, и страшно переживая смерть своей возлюбленной, миссис Морей, «которую любил больше чем кого бы то ни было на свете». Тех, кто слышал об этом жестоком сражении, унесшем столько жизней, больше всего поразило то, что во дворце среди придворных шли разговоры, что это сражение явилось по своей сути совершенно бесполезным и не принесло никакой пользы ни одной из сторон, ни для настоящего, ни для будущего.
Николь приходилось теперь выполнять кое-какие придворные функции, и она, пользуясь случаем, внимательно следила за переменой, которая происходила с Карлом Стюартом. По дворцу ходила грустная история о том, что, когда они были на пути в Ньюбери, еще не зная, чем закончится это ужасное сражение, король сел на придорожный камень и склонил голову в каком-то немом отчаянии. Подошедший к нему младший сын Джеймс, герцог Йоркский, спросил, не лучше ли им отправиться домой. И король ответил: «У нас нет больше дома». Это мрачное настроение все чаще посещало его величество, несмотря на то, что теперь королева была рядом.
Во многих отношениях, как казалось Николь, появление Генриетты-Марии ухудшило атмосферу дворцовой жизни. Хотя король, без всяких сомнений, просто обожал ее, и супруги вели интенсивную
