никаких задач.
Первая задача не обязательно должна быть и окончательной; так, парусный корабль идет сначала под одним ветром, потом под другим. Все дело в том, что он постоянно куда-то идет, продвигаясь к конечной цели.
До сих пор моя задача заключалась в том, чтобы дознаться, жив ли мой отец, а если жив, то где он, а затем — как освободить его из рабства.
Но все это, даже освобождение отца, были только лишь временные цели. А чего же хотел я для себя? Куда я шел? Что сделал, чтобы достичь главного?
Мое время было временем искателей приключений. Лишь недавно некий Вильгельм по прозвищу Завоеватель привел кучку авантюристов и солдат удачи из Нормандии в Англию. Не имея за душой почти ничего, кроме смелости, здравого смысла и мечей, они захватили богатые земли и стали пользоваться ими.
Другой нормандский род захватил Сицилию и создал там небольшое, но богатое королевство. Человек с мечом мог прорубить себе дорогу к богатству и власти, и не одним царством земным правили такие люди или их потомки.
Вчера я прибыл сюда в лохмотьях и голодный; сегодня со мной доверительно беседовал император — так может измениться фортуна человека.
Однако власть, богатство и дружба царей — все это вещи преходящие. Богатство — это претензия на отличие для тех, кто не имеет на это никаких иных прав.
Родословная наиболее важна для таких, кто сам не сделал ничего, и часто предок, от которого, по их словам, происходят эти люди, таков, что гордые потомки, случись им встретить праотца своего сегодня, и на порог бы его не пустили.
Родоначальниками знаменитых фамилий часто бывали пираты, грабители или энергичные крестьяне, которым случилось оказаться в нужное время в нужном месте и которые сумели воспользоваться удачей. Такие родоначальники в большинстве случаев глядели бы на своих потомков с презрением.
Для меня жизненная цель заключалась в том, чтобы учиться, видеть, знать и понимать. Никогда не мог я глядеть на парус уходящего корабля спокойно — у меня замирало сердце и перехватывало горло.
До какого-то момента жизнь человека формируется его окружением, наследственностью, движением и переменами мира вокруг; а потом наступает время, когда он сам берет в руки глину жизни своей, чтобы придать ей такую форму, какая желательна ему самому.
Только слабые винят в своих неудачах родителей, народ, времена, невезение или причуды судьбы. Во власти каждого сказать себе: вот, таков я сегодня, а таким стану завтра. Однако желание должно воплотиться в деяния.
Через несколько недель мой отец будет свободен — или я буду мертв.
Дальше я никаких планов не строил, хотя жило во мне стремление пойти глубже на Восток и поискать свою судьбу в дальних землях Хинда или Катая.
Женщины? Ах, женщины — это порождения мечты, созданные, чтобы их любить, и тот, кто смеет утверждать, что действительность меньше обещания, — тот никогда не был ни влюбленным, ни мечтателем.
Азиза, Шараза, Валаба, Сафия, Сюзанна… Любил ли я какую-нибудь из них меньше оттого, что любил других? Не внесла ли каждая из них свою долю в мое душу, натуру? В мое восприятие мира? Не люблю ли я каждую из них до сих пор ещё и сегодня? Хотя бы немного, во всяком случае…
Где моя судьба? Где, если простирается она за пределы Долины Ассасинов?
Может быть, мне следует идти в Хинд? В эту далекую страну за пустынями? Там можно многое узнать и изучить, и там живут темноглазые девушки с мягкими губами; там пальмы, белые песчаные пляжи и мягкий накат прибоя. Там ночные джунгли полны странных ароматов и звуков, там погружаются в море весла и пассаты шевелят листву.
Кто желает увидеть дальнюю страну, должен носить эту страну в сердце своем. Зной, пыль и трудности — это часть ее; именно эти тяготы пути делают далекие красоты достойными овладения.
В тишине многих ночей вытаскивал я свои карты; они всегда были при мне в непромокаемом чехле из промасленной кожи. Я изучал эти карты, но начертил и ещё одну.
Я начертил карту крепости Аламут, собрав по крохам сведения — там слово, здесь замечание… Однако все, мною услышанное, не обещало ничего хорошего.
Жители селений на многие мили вокруг крепости были друзьями ассасинов или членами их секты, каждый из них был шпионом. Подобраться близко к крепости так, чтобы обитатели её об этом не узнали, было невозможно.
Прошло две недели, прежде чем император Мануил выразил мне признательность за подарок. Я почти уже забыл об этом, когда у моих дверей появился Одрик и другие воины из варангерской гвардии, и при них были мои красавцы-арабы, жеребец и две другие кобылы из тех, что подарила мне Сафия.
В парчовый плащ, сшитый и затканный узорами по последней константинопольской моде, был завернут украшенный самоцветами меч с гравированным клинком в великолепных ножнах. Меч был выкован из толедской стали — клинок даже лучше того, которым я владел прежде. Ко всему этому прилагалось ещё несколько кошельков золота.
И в тот же вечер пришло приглашение на обед к Андронику.
Несколько раз посещал я лавку вблизи Зевксипповых терм. Некоторые говорили, что эти термы были названы так в честь знаменитого мегарийского полководца, а другие — что в честь «укрощения боевых коней», ибо, согласно преданию, термы стояли на том самом месте, где Геркулес запряг и укротил свирепых коней царя Диомеда. Эти термы были построены императором Севером и перестроены Константином. Разрушенные до основания во время восстания «Ника» в 562 годуnote 24, они были восстановлены Юстинианом в ещё более красивом виде. Термы располагались немного восточнее ипподрома.
Беседуя с лавочником-персом, я обнаружил, что поведение его изменилось. Он не пытался больше убедить меня в невозможности того, что я хотел предпринять, и это пробудило во мне подозрения.
Сила моя вернулась ко мне. Несколько недель хорошего питания, упражнений и фехтования возвратили мышцам прежнюю подвижность.
Вечером, собираясь на обед к Андронику, я надел великолепную тунику из черной с золотом парчи с крупным узором, по которому шел более мелкий златотканый узор. На голове была шляпа с высокой тульей, похожая на тюрбан, с приподнятыми кверху полями. И тулья, и поля были шелковые, поля усыпаны драгоценными камнями.
Со мной отправился Филипп, столь же роскошно одетый.
Много ходило разговоров об обедах у Андроника, где подавались редчайшие блюда, тончайшие вина и выступали самые обольстительные танцовщицы.
Может быть, не было другого такого периода в истории, когда столь многие писатели увлекались историческими темами, и многие писали чрезвычайно хорошо.
Мы приехали в носилках, прошли через мраморные залы между вооруженных стражников. И чуть ли не первым, кого я увидел там, где собрались гости, оказался Бардас.
Он пересек зал, чтобы приветствовать меня, и в присутствии дюжины людей сказал:
— Ого, нищий, ты далеко ушел с тех пор, как я швырнул тебе монету на базаре!
Все взгляды обратились на меня — холодные взгляды чужаков.
— Благодарю тебя, Бардас, — поклонился я, — это правда, я ушел далеко, но вот тебя вижу там же, где ты и был, — ты по-прежнему слизываешь крохи с пальцев своих хозяев.
С этими словами я отошел, оставив его с окаменевшим от злости лицом и остекленевшими глазами.
— Браво! — шепнул мне Филипп. — Ты сделал то, чего желали многие, — поставил Бардаса на место!
Позади раздался топот бегущих ног, и Бардас схватил меня за плечо:
— Клянусь богами! Если ты хочешь поединка остроумий, ты его получишь!
— Прости, Бардас. Я никогда не бьюсь с безоружным.
От всеобщего хохота, казалось, даже стены затряслись, а Бардас рывком поднял руку, словно хотел меня ударить. Я стоял совершенно неподвижно, в ожидании, и смотрел ему в глаза. Он опустил руку и
