«Подождите минуточку, пожалуйста, я вам что-то принесла», — тихо сказала я учителю биологии, протягивая ему черный ящичек, который только что, дождавшись, когда все выбегут из класса, достала из пластикового пакета. Учитель биологии строго, недоуменно, даже, пожалуй, слегка недовольно посмотрел сначала на меня, потом на ящичек. «Что это у тебя, зачем ты мне это даешь? Это что, так срочно?» — отрывисто произнес учитель, который еще во время урока был, как мне показалось, сильно не в духе. Он равнодушно сунул под мышку ящичек с редкостными жуками, отодвинул меня в сторону и смешными короткими шажками, как человек, которому срочно надо в туалет, поспешил к лестничной клетке.
«Там, внутри, кое-что замечательное!» — крикнула я вслед учителю, хотя и без особого энтузиазма, но он меня, наверное, уже не слышал.
Ну ладно, подумала я, он сегодня просто очень устал, у него и очков-то с собой не было, позже посмотрит — вот удивится-то.
Я была твердо уверена в том, что учитель биологии, по крайней мере на большой перемене, точно подойдет ко мне, и встала прямо в проходе на школьный двор, словно турникет, надеясь, что уж тут-то он меня не минует, но я ждала совершенно напрасно; и после окончания занятий, когда я полчаса простояла возле учительской, он тоже не появился.
Да, он действительно сегодня плохо выглядел, ну просто ужасно; может быть, у него зубы разболелись или мигрень замучила, утешала я себя вечером, перед сном, уже в постели. Я знала, что в среду учитель биологии никогда в школе не появляется и только в четверг у нас опять будет биология, последним уроком.
За пять минут до звонка я уже сидела на своем месте и не спускала глаз с двери. Мне уже дурно было от волнения — я столько времени ждала этого часа! Сейчас, сейчас он войдет, мой учитель, возможно, бросит на меня короткий, заговорщический взгляд, потом прибегнет к хитрости — заведет речь про морских млекопитающих, ведь это тема нашего сегодняшнего урока. Я подниму руку и, как всегда, всё буду знать, а потом, когда другие, оторвав задницы от сидений, займут стартовую позицию, учитель биологии скажет: «Так, всё, урок окончен, а вот вы, крайняя колонка у окна, третий ряд, слева, вы, пожалуйста, на минутку задержитесь». Тут вой сирены, призывающий на перемену, сметет весь класс в коридор, и мы с моим учителем биологии останемся наконец вдвоем.
Как только прозвучала сирена, означающая начало урока, заставив меня вздрогнуть, хотя я дождаться ее не могла, учитель биологии появился в дверях кабинета. Справа от головы учителя, совсем рядом, так, что мне на мгновение показалось, что он раздвоился, показалась вторая — голова нашего директора. Учитель биологии встал у самой доски, а директор сбоку, чуть позади от него.
Учителю не пришлось долго искать меня; когда он только начал глазами отыскивать среди тридцати по большей части скучающих или же смущенно склонившихся лиц мое лицо, мой взгляд уже давно был прикован к его поблескивающим очкам.
Рывком, словно по команде, учитель вытянулся, такой непохожий на себя — ведь обычно он всегда двигался размягченно, даже как-то устало, — коротко и резко кивнул в мою сторону и медленно поднял руку над столом, ладонью вверх, сгибая указательный палец, словно держал этим пальцем петельку незримой нити, которая привязана была ко мне и с помощью которой он поддергивал меня к себе.
«Вот вы, вы, встаньте, пожалуйста», — сказал учитель биологии. Эти слова ударили по моим ушам, словно снежный ком с тяжелым камнем внутри. У меня уже не осталось никаких сомнений в том, что необычное, не сулящее ничего хорошего поведение моего учителя, его торжественное появление на собственном уроке в сопровождении директора — это реакция на мой ящичек с жуками. С убитым видом, с убитыми глазами я медленно поднялась с места.
«Прежде чем вернуть вам вот это, я должен вам, и не только вам, кое-что сказать. Я ведь к вам обращаюсь, посмотрите, пожалуйста, сюда!» — услышала я голос моего учителя. Я подчинилась этому приказу тоже, хотя и с невероятным трудом: действительно, вот мой учитель, он стоит теперь, слегка расставив ноги, и на вытянутых руках держит над головой мой замечательный подарок.
«Конечно, уважаемые молодые люди, — проговорил учитель скорее не ироничным, а наглым тоном, — вам, вам всем, поскольку до сих пор особенно глубокими знаниями моего предмета вы не блистали, эти мертвые существа будут поначалу казаться просто препарированными насекомыми, но в данном случае, к великому моему сожалению, это не так, нет. Эти поделки из кусочков расчлененных жуков, при помощи клейстера, красок и больной фантазии, не просто результат опасной склонности к шарлатанству, хуже — это попытка использовать во зло мою доверчивость, попытка обмана, обнаруживающая отвратительный дилетантизм, совершенная одной-единственной ученицей. Да, эта коробка, наполненная кривобокими, обезображенными, цветастыми тварями, с которыми вы чуть позже сможете ознакомиться подробнее, это — извините, совесть заставляет меня выражаться резко — это предательство по отношению к науке, которое совершила вон та особа».
Учитель биологии опустил ящичек, медленно, горя гневом, поднял руку и вытянутым, чуть согнутым указательным пальцем ткнул прямо в меня.
«Ну что ж, а теперь, барышня, — сказал мой учитель, — теперь слово вам, вы можете попытаться наврать здесь нам что-нибудь еще в свое оправдание или, что было бы самым разумным в данной ситуации, извиниться. Ну, что же вы? Скажите что-нибудь!»
Лоб у меня горел, как под солнцем Африки, мне казалось, что из ушей у меня уже струится дым. Хотя я и без того уже практически ничего не видела, я старалась изо всех сил подавить в себе желание поднять глаза, потому что тут же из переполненных влагой глаз брызнули бы крупные слезы и, щекоча разгоряченную кожу, потекли бы по щекам, и тогда мне поневоле пришлось бы тыльной стороной ладони вытирать с лица эту клейкую, противную влагу, всегда напоминавшую мне следы слизня. Я думала только об одном — как бы не зареветь. Я придерживала дыхание, словно тигр, подкрадывающийся к своей добыче, я потеряла всякое представление о времени и вообще всякую почву под ногами.
Где-то глубоко-глубоко внутри меня, так глубоко, что я не могла понять, как такие глубины вообще могут заключаться в этом ограниченном объеме тела высотой сто шестьдесят четыре сантиметра и шириной примерно пятьдесят, я ощутила что-то такое, о чем раньше совершенно не подозревала, — я не знала, что это нечто внутри меня существует, может быть, оно вообще только что возникло: это нечто было небольшого размера, снаружи какое-то газообразное или жидкое, но внутри, в середине, — твердое, напоминающее земной шар и настолько тяжелое, вулканообразное, раскаленное, как магма, что я, осязая его всеми тончайшими биениями оболочки тела, решила, что это — мое радиоактивное ядро или крохотный, работающий на ядерном топливе, возможно даже пилотируемый, космический корабль пришельцев. И что- то, может быть как раз то, что находилось у меня там, внутри, прорвало мою напряженную оцепенелость, и, слепая от пелены еще не пролившихся слез, но тем более безошибочно, словно прибор с дистанционным управлением, я полетела к учительскому столу. Никто и ничто не могло меня удержать, мои щупальца ухватились за ящик с жуками, средний членик левого щупальца цепко прижал ящик к моему телу, а само тело прямым курсом устремилось к дверям. Другим, свободным хватательным органом, клешней или щупальцем — его можно назвать как угодно, — короче, тем, который не придерживал ящик, я уцепилась уже за ручку двери, когда сзади, словно из далекого далека, донесся голос директора: «Стойте, остановитесь немедленно! Иначе ваш поступок будет иметь далеко идущие последствия. Общественное порицание вы уже заработали, но теперь вам грозит не только строгий выговор…» — неслась мне вслед гневная тирада, но больше я ничего услышать не успела, дверь за мной захлопнулась, и я поплыла по коридору, вниз по лестнице, через школьный двор, за ворота — на волю.
Солнце стояло уже довольно низко, но трава под каштаном была сухая и теплая. Я села на траву и стала думать, что мне грозит. С биологией было покончено, полностью, раз и навсегда, но, может быть, теперь они вообще не дадут мне получить аттестат зрелости. Но я уже настолько успокоилась, что даже эта мрачная перспектива не особенно меня волновала. Ничего, стану парикмахершей, как каланча из десятого «Б», но только точно — дамской парикмахершей, иначе я обязательно попаду в черный кадровый список, когда откажусь намыливать голову директору или учителю биологии. Ах да, мой любимый учитель биологии — ведь по дороге сюда, думая о нем, я снова вспомнила одну фразу, которую когда-то давно моя бабушка сказала своей дочери: «Любовь зла — полюбишь и козла, и тогда его харя будет тебе краше луны и звезд».
