Генрих Ланда
БАБУШКИНЫ СКАЗКИ
'Это была обычная очередная командировка. Последнее время поездки стали особенно частыми и длинными, так что раз, после приезда из командировки, один из сотрудников, Игорь Кулик, поздоровавшись, вежливо спросил его: 'Вы к нам надолго, Эмиль Евгеньевич?'
В этот раз он опять приехал в головной научно-исследовательский институт, где бывал часто, где впервые появился ещё студентом для преддипломной практики и с трепетом оглядывал эти священные стены, втягивал носом незнакомый 'столичный' запах коридоров и лабораторий. С тех пор прошло много времени, институт разросся и начал заниматься куда более сложными вещами, но для него он стал привычным и более понятным.
В разное время ему приходилось иметь дело со многими отделами и лабораториями, так что теперь он не проходил и нескольких шагов по коридору без того, чтобы с ним не поздоровались, не остановили с расспросами о том, как дела у них в Киеве, или не начали рассказывать институтские новости. Он временами как-то даже забывал, что он здесь только посетитель, когда с рассеянной уверенностью заходил в приёмные и канцелярии, стоял в обеденных очередях, путешествовал в лифтах с этажа на этаж или по длинным коридорам переходил из здания в здание.
Чаще всего приходилось бывать в отраслевом отделе по профилю его предприятия, одном из самых больших в институте, здесь он практически знал всех, кроме появляющихся новичков. В те давние годы руководителем его преддипломной практики был тогдашний заведующий отделом, лауреат Сталинской премии, суровый Герасимов.
Теперь покойный Герасимов так же строго смотрел с портрета в главном коридоре 'директорского' этажа, а отделом руководил спесивый Грачёв, который тогда бегал в мальчиках…
Был перед этим еще, кажется, вечно улыбающийся Гладков, он потом пересел куда-то в министерство, и вообще много всего было за это время, но общий дух, улавливаемый им, оставался прежним – смесь близости к настоящему техническому прогрессу с бюрократической тягомотиной, понимание перспективы развития в сочетании с конъюнктурным махинаторством для сохранения лица перед министерством…
В институте работало много толковых людей, но, как ему казалось, они работали 'на себя' до очередной диссертации – какую кто себе поставил в качестве цели, – а потом благодушествовали, не шибко напрягаясь.
Количество народу с научными степенями росло, везде было много аспирантов, некоторые были прикреплены здесь от других институтов, куда они поступили в аспирантуру. Единственный в этой отрасли промышленности академик, огромный старик с добродушным гулким басом, был главным конструктором института, он сидел в своём просторном кабинете, неизвестно чем занимался в перерывах между подписыванием бумаг, а подписывая, бубнил своим басом невнятно и непонятно, как авгур.
Эмиль приехал только сегодня, но многое успел сделать и со многими поговорить, с кем по делу, а с кем просто так. В отраслевом отделе, где к нему относились как к своему, ему всё-таки показалось немного неожиданным, как его встретила Карина Таджиян. Карину он знал, когда она ещё только приехала поступать в аспирантуру.
С тех пор она аспирантуру закончила, диссертацию, как большинство, подготовить не успела, но была принята в штат института, и теперь имела возможность заканчивать её одновремённо с работой. Она уже не жила в институтском общежитии, давно сняла квартиру. Отношения у них были дружественно- отчуждённые. Возможно потому, что её манера держаться, её слегка ироническая и слегка надменная улыбка на худощавом лице, не располагали к большему. Притом она была вполне приветлива, но, как ему казалось, всегда держала дистанцию. И еще у него остался какой-то осадок от маленького эпизода во время одного из его приездов. Они тогда стояли и разговаривали на лестничной площадке возле отдела – Карина, он и ещё кто-то.
Подошел сияющий Борис Бершадский, защитивший в этот день диссертацию, и пригласил его собеседников на вечерний банкет. 'И вы тоже, пожалуйста, приходите' – сказал он ему. Эмиль поблагодарил, сказав, что ещё не знает, как у него сложится сегодня конец дня. Когда Бершадский отошёл, он произнёс, подсознательно ища поддержки у обоих приглашенных: 'Не знаю, что делать, удобно прийти или нет.
Я вообще ни разу не бывал на диссертационных банкетах…' И тут Карина спокойно и категорично сказала: 'Я считаю, что вам не надо приходить. Вы никакого отношения к его работе не имели, никакой помощи не оказывали, он пригласил вас только из вежливости.' – 'Да, конечно, это правильно,' – сказал он. Больше об этом не говорили. На банкет он не пошёл. Он понимал, что она была права, но ему не доставило удовольствия то, что это было произнесено. Он бы в этом случае промолчал и дал бы человеку самому додуматься до правильного решения. Остался какой-то неисчезающий след.
Тем более неожиданным было для него увидеть совсем не такую Карину. Она встретила его оживлённо, словно всё время помнила о нём и его приезд был для неё приятным событием. Что сразу удивило его – она обратилась к нему на 'ты'. После нескольких общих фраз, в которых он поддержал это новое обращение и которые имели место в ходе какого-то группового разговора, она сказала, что ей нужна его помощь: она должна купить для родственников в Ереван цветной телевизор, не пойдёт ли он с ней сегодня после работы выбрать подходящую модель. Он согласился, решив, что это и есть объяснение её несколько необычного поведения. Они поехали в центр города прямо из института. Зимний день был не холодным, шёл легкий медленный снежок, быстро стемнело. Они попали в гумовскую толчею, потом у прилавка долго смотрели вместе с другими любителями цветную передачу торжественного открытия зимней олимпиады в Саппоро. Ему показалось странным, что Карина как будто забыла о цели их прихода. По окончании передачи она рассеянно отошла от прилавка, рассказывая ему что-то совсем постороннее. Они вышли из ГУМа на отсверкивающую снежными блёстками в ярком фонарном свете улицу, потом в кафе на Горького пили кофе со слоёными булочками. Говорили обо всём, но о телевизорах не было ни слова, и он понял, что это был лишь предлог. Можно было бы легко догадаться о действительной причине, если бы в поведении Карины была хоть малейшая тень кокетства, если бы она направляла разговор в соответствующее русло.
Но – ничего, абсолютная естественность и только не свойственная ей прежде какая-то дружеская открытость и доброжелательность. Он решил тоже расслабиться и предоставить всему идти своим ходом, зная, что зрелая женщина всегда сама направит события в ту сторону, куда она хочет.
Потом он не спеша провожал её домой. К ночи похолодало, она достала из сумочки белый узорчатый шерстяной шарф и накинула на голову. Её по-восточному густые чёрные волосы сливались с блестящей чёрной шубой, смуглое лицо в уличном полумраке, по контрасту с шубой, казалось таким же светлым, как шарф, и на нём резче выделялись её чёрные глаза.
Когда они остановились у её дома, возле которого он был впервые, она просто сказала:
