под другим небом – то среди пальм, то на заснеженных горных вершинах, то среди безмолвия океанских просторов. Лайт ни о чем не думал и думать не хотел. Как всегда, когда они встречались, каким-то непостижимым образом Рэти превращалась в идеальную женщину, недостатков которой он не видел и видеть не мог.
Она почувствовала, что он соскучился по лаборатории еще до того, как он сам это осознал. Вдвоем они пересекали океан на яхте с ядерным двигателем. Экипажа не было. Все управление суденышком осуществляла ДМ. Растянувшись на двухместном шезлонге, они встречали восход солнца. Яхта летела над волнами со скоростью пятьсот узлов. Огражденные от встречного ветра прозрачным колпаком, они любовались ничуть не устаревшей за миллиарды лет картиной пробужденного неба.
Почувствовав прохладу прижавшейся к нему руки Рэти, Лайт спросил:
– Ты опять исчезнешь?
– Конечно.
– Мне иногда кажется, что ты меня не любишь…
– Разве из всех твоих рассуждений не следует, что любовь – одно из смешных слов, оставшихся от седой старины? Простую ловушку для размножения позолотили, украсили цветами, замаскировали миражами поэзии, музыки… Разве не так?
– Вся жизнь – ловушка, Рэти. Ловушка, в которой все живое поджидает смерть. Она тоже разукрашена иллюзиями, чтобы человек не думал о неизбежном и терпеливо ждал своей очереди. Это единственная очередь, в которой никто не пробивается вперед и каждый надеется быть последним.
– И ты хочешь все это переделать?
– Да.
– Ты бы сначала переделал меня. Ведь я сама – воплощенная нелепость.
– Если бы я даже мог, этого я бы не сделал. Ты – самая прекрасная ловушка из всех созданных жизнью.
– Если ты попался в нее и к тому же доволен, мне больше ничего не нужно.
– Но я хочу знать, попалась ли ты?
– Надеюсь, что нет… Мне кажется, что ты искренне со мной счастлив. И я горжусь, что могу дать счастье необыкновенному человеку. Постоянно чувствовать, что только ты нужна ему, притягиваешь его, – уже в этом наслаждение…
– Так это и есть любовь.
– Если тебе так хочется пристроить это слово, пусть будет любовь. Но я не хочу стать ее рабыней. Возьмем от нее только то, что нам нужно. Обманем старую дуру и хоть из одной ловушки вырвемся. Не станем строить гнезда и выводить птенцов. Не превратим блаженство встреч в рутину привычки, в исполнение супружеских обязанностей… Обязанностей! Какие гнусные словосочетания умели придумывать наши предки!
Лайт с любопытством взглянул на нее, как будто увидел в неожиданном свете.
– Странно… Ты иногда не только думаешь, но и мыслишь.
– Как это понять?
– Минерва усмотрела в интеллектуальной деятельности человека два качественно отличных вида… Как бы это объяснить понаглядней… Любимый герой великого писателя сказал: «Я создан не для того, чтобы думать. Я создан для того, чтобы есть. Да, черт возьми! Есть, и пить, и спать с Кэтрин»… Он употребил не то слово. Думают все люди и даже животные. Думать приходится, чтобы добыть пищу, которую можно есть. И вино, которое можно пить. Думать нужно и о том, как уберечь Кэтрин, чтобы спать с ней. И вовсе не это имел в виду славный парень, вырвавшийся из мясорубки войны. Жизнь заставляет размышлять не только о еде и Кэтрин, но еще о жизни и смерти, о смысле событий, о добре и зле, правде и кривде, благородстве и подлости. Сталкиваясь с такими задачками, мозг человека, умеющего только думать, пасует. Он еще слишком примитивен, чтобы подняться выше – «есть, пить, спать с Кэтрин». Поэтому, если бы тот парень сказал: «Я не создан, чтобы мыслить», – его слова и сегодня могли бы повторить миллиарды людей.
– Только теперь я оценила твой комплимент. Но если и я его удостоилась, то мыслителей не так уж мало.
– Разумеется. С количественным ростом человечества их становится все больше. И все же представителем большинства остается герой того писателя, о котором я говорил…
Они надолго замолчали. Солнце поднялось высоко, и прозрачный колпак затянулся защитной пленкой. Яхта стрелой пронизывала белые гребни волн. Горы вспененной воды оставались далеко позади, не успевая обрушиться на крошечный кораблик. Океан стал поразительно узким, – часа три назад они покинули один берег, и уже пора было готовиться к высадке на другом.
– Я как-то вспомнила твой закон, о котором ты давным-давно мне докладывал, – прервала молчание Рэти.
Лайт вопросительно взглянул на нее.
– Ну тот… По которому всем на всех наплевать.
– Не помню такого закона.
– О зависимости эмоционального воздействия…
– А! К чему это?
– К тому… Во время последнего полета я зарвалась, потеряла контроль над приборами и чуть не врезалась в соседнюю машину. Смерть увидела у кончика носа. Когда опомнилась, стала думать. Вдруг сообразила, что прекрасная Рэти со всем богатством, блеском и шумом – простая козявка… Умерла бы, и ничего не осталось, даже эмоционального воздействия.
– Ну, это ты зря. Мне было бы очень больно. И боль очень долго не утихала бы.
– Ты – возможно… Еще пра-пра укусил бы себя за локоть, а на завтра перепутал бы меня с кем-то другим. Остальные посудачили бы день-другой, и все… Люди как зыбучий песок. Образовалась среди них щель, в которую провалился человек, – один или сто, хоть миллион, – песчинки тут же сомкнулись, всё заровняли и следов не оставили. И все как было. Народились новые, выросли – каждый чувствует себя, как я, в центре мира, шумит, гоняется за призраками, кажется себе бессмертным, пока и он туда же, в песок… Ты прав – природа безмозглая и жестокая дура.
– Но этот факт не должен вызывать отчаяния. Тем интересней жить, зная, с кем борешься и во имя чего.
– Это тебе интересно. А я не хочу даже думать об этом.
– Неправда. Я уверен, что ты додумаешься…
– Хватит с меня. Скоро стану старухой и буду делать вид, что только этого и ждала… Жалко, что не врезалась.
Лайт привлек ее к себе и сказал с тревогой в голосе:
– Никак не могу понять, почему мы должны расстаться?
– Не можешь, потому что ты сейчас не мыслишь, а думаешь, как тот парень. Мозг твой требует другой работы. Тебя тянет к твоей Минерве… Я напомню тебе твои же слова, брошенные как-то на одной дискуссии: «Сколько дерзких идей остались нереализованными только по той причине, что их творцов природа утопила в трясине любовных дрязг и семейных забот…» У меня хорошая память. Ты не можешь принадлежать мне, – ты принадлежишь всем. Старая дура подбросила меня, чтобы сбить тебя с пути. Я и так отнимаю у тебя слишком много времени. Мы не должны ей подчиняться, Гарри… Когда я почувствую, что снова нужна тебе, я приду.
16
Когда перешли к выборочному исследованию человеческих голограмм, Милз предложил Минерве заняться Кокером и Боулзом, головы которых были оснащены датчиками с помощью Рэти.
Для обогащения обзора выбрали время, когда, судя по телеметрическим данным, оба они находились в Кокервиле.
Минерва и сама не видела и показать не могла огромный, круглый кабинет Кокера, в котором он чаще
