– Пусть Минерва даст все, что есть о Гудимене – Никаких следов смятения и протеста в глазах Лайта не было. Он стал серьезным и деловитым. – Нет, всего не нужно. Достаточно обобщенной голограммы.
– Дать общую характеристику? – спросила Минерва, когда голограмма Гудимена укрупнилась и стали доступными глазу все нюансы светившихся красок.
– Не нужно, – сказал Лайт. Он и Милз достаточно понаторели в расшифровке мозговых иероглифов, чтобы самостоятельно разбираться в простейших вещах.
Милз не понимал, зачем понадобилось Лайту вновь вглядываться в гнусную душонку гангстера. Все и так было хорошо известно. Еще одно знакомство с ней могло только укрепить противодействие единственному разумному решению.
– Полный набор дьявольских качеств, – словно с удовлетворением констатировал Лайт.
– Да, от ангельских крыльев не осталось и пуха, – поддержал Милз. – Но с этим придется смириться, Гарри.
– Нет! Не смирюсь, – откликнулся Лайт и повернулся к Минерве: – Я задам тебе трудный вопрос, Мин. Если бы удалось выжечь всю эту пакость, в которую превратился Инс, что произойдет с интеллектом?
– Изменения в деятельности мозга будут столь значительны, что предсказать результат я сейчас не берусь, – призналась Минерва.
– Но не подохнет же Гудимен? – зло спросил Лайт.
– Разумеется. Будет жить.
Милз уже понял, что задумал Лайт, и, еще не веря своей догадке, спросил:
– Ты хочешь…
– Да, – помог ему Лайт. – Я сделаю ему новые ноги, но при одном условии – попутно выправлю его кривые мозги.
– Эксперимент на человеке?.. Ты считаешь это допустимым, Гарри?
– Все полезное допустимо… Эксперименты на людях лаборатории военного министерства проводят десятилетиями. Там манипулируют генами, орудуют скальпелем, электродами, газами. И все для того, чтобы обуздать интеллект, превращать толпу в покорное стадо или в разъяренных зверей.
– Но мы всегда возмущались этим. А теперь…
– Как ты можешь сравнивать! – возмутился Лайт. – Мы будем экспериментировать не на человеке, а на уроде, которого давно следовало бы уничтожить. Это во-первых. Во-вторых, он сам нас к этому принуждает. И в-третьих, мы попытаемся сделать урода человеком – что может быть благородней? Клубок его эмоций – это злокачественное образование. А опухоли в мозгу хирурги удаляли еще столетия назад.
– Но это будет попытка без всякой гарантии на успех. Если даже он не умрет физически, мы вопреки его воле лишим его возможности приспосабливаться к той среде, в которой он живет. Это та же смерть.
– Вот уж на что мне наплевать! – еще резче отозвался Лайт. – Меня меньше всего заботит, сможет ли он продолжать свою гангстерскую деятельность. Только так: ноги и голову! Или – ничего!
Дискуссия была закончена. Решение принято. Как всегда в таких случаях, Милз уже стал думать о другом, – как лучше провести операцию.
– Боб! – добавил Лайт. – До Гудимена мы проведем другой эксперимент. Свяжись с Джилстоном, пусть доставят монстра с нужными нам качествами.
Фирма «Джилстон» давно уже поставила генную инженерию на промышленную основу. Несмотря на бесчисленные протесты ученых и общественных деятелей, она продолжала выпускать разного рода живые чудовища, конструируя их по капризу заказчиков. Фирма гибридизировала клетки различных животных и человека в том числе.
Законом была ограничена лишь продажа готовой продукции частным лицам. Ограничения пришлось ввести после того, как владельцы гориллообразных кошек, человекопитонов и других изделий фирмы свели с ума многих людей. Основным заказчиком Джилстона стало военное ведомство, а отдельные экземпляры разрешалось продавать научно-исследовательским учреждениям.
– Гарри, – напомнил Милз, – завтра мне будут звонить. Что сказать? Когда мы будем готовы к операции?
– Пусть приезжает через неделю.
Как и требовал заказчик, в лабораторию доставили существо, олицетворявшее злобность. Это была сложная помесь крокодила, акулы и носорога. Имя ему дали по первым буквам трех прародителей – Кракун.
Четырехлапый, с хвостом крокодила, туловищем носорога и головой акулы, Кракун сидел в металлической клетке, свирепо поглядывая на каждый движущийся предмет. В сопроводительной инструкции подчеркивалась «особая опасность для всего живого» и настоятельно рекомендовалось «ни в коем случае не предоставлять Кракуну свободы передвижения за пределами клетки».
Голограмма Кракуна лишь очень отдаленно напоминала привычные для глаза изображения. Никакого деления инстинктов на разные стволы. Один тугой бесформенный одноцветный клубок. Какая-то неразбериха из обрывочных штрихов и точек на предполагаемых уровнях Инта. Даже Минерве понадобились несколько минут, прежде чем она приступила к объяснению:
– Перед нами образец слепой, неукротимой ярости. В естественных условиях такое существо встретить невозможно. Если бы даже, при всей маловероятности такого события, появилось животное с подобным набором отрицательных эмоций, оно было бы единственным и последним. Ни самки, ни детенышей у него быть не могло, – он бы их сожрал. У любого высокоорганизованного животного мы видели на двух нижних ступенях Инта работающий механизм сообразительности. Он помогал инстинктам самосохранения приспосабливаться к меняющейся среде и находить оптимальную линию поведения: У Кракуна обе ступени полностью подчинены злобным эмоциям. Зачатки интеллекта сосредоточены на одном – как бы не упустить случая наброситься, схватить, разорвать в клочья любое существо, которое появится вблизи.
– Так ведь и гудименовский интеллект работает над тем же, – сказал Милз.
– С той разницей, что он обслуживает еще эмоции осторожности, хитрости, коварства и многие другие. Инт Гудимена может управлять своими злобными чувствами, сдерживать их, даже маскировать в зависимости от обстановки. Он делит людей на сообщников и врагов…
– Он опасней. Кракуна.
– Это не требует объяснений, – вмешался Лайт. – Бобби высказался гиперболически. Продолжай о Кракуне.
– Более детальный разбор его психики станет возможным после тщательного анализа глубинных слоев мозга, – сказала Минерва.
– Это нам ни к чему, – отмахнулся Лайт. – Не будем терять времени. Дик!
Мэшин-мен, как всегда, оказался поблизости и тотчас же вошел.
– Нужно зафиксировать голову этой скотинки, – сказал ему Лайт, указывая на Кракуна. – Сейчас мы его усыпим, ты войдешь в клетку и закрепишь на нем стабилизирующий аппарат.
– Но перед этим, – добавил Милз, – сунь руку сквозь решетку, проверим реакцию.
Дик протянул правую руку к акульей пасти Кракуна. Ни на что не похожий рев огласил лабораторию, и не успели ученые мигнуть, как Кракун по локоть отхватил руку Дика. Отхватил и проглотил, не разобравшись, из чего она сделана.
– Вот страшилище! – содрогнулся Лайт. – Смени руку, Дик, и возвращайся.
Для того чтобы Кракун заснул, хватило небольшой дозы усыпляющего газа. Дик старательно пристроил к его голове прибор, направлявший лучевую иглу в точки, отмечаемые на голограмме.
– Что будем выжигать? – спросил Милз.
– Тут выбирать нечего, убирай весь этот узел, – показал Лайт на черно-зеленый клубок.
Включили аппарат, Милз направил луч, и на голограмме стало видно, как выцветает краска и обугливаются нейронные структуры. Через двадцать секунд операция была закончена.
Кракуна разбудили. Он шевельнул хвостом, переступил лапами, огляделся и затих.
– Сунь опять руку, Дик.
На этот раз Кракун тупо уставился на протянутую к нему руку и не тронулся с места.
В клетку впустили кролика. Акульи глаза следили за его движениями без всякого интереса. Бросили
