– В этом никаких сомнений быть не может, – твердо заверила Минерва. – Никаких следов злокозненности не видно. Им движут сейчас неведомые ему раньше эмоции альтруизма.
– Даже альтруизма?! – изумился Милз. – Их ведь у него никогда не было.
– Были, но в зародышевом состоянии – задушенные уродливым отрицательным комплексом. Сейчас, когда мы его убрали, открылся простор для других ростков.
– Вот что, док, – начал Гудимен, едва успев поздороваться. – Прежде всего уберите все, что нас подслушивает и записывает. Разговор слишком серьезный, и любая утечка его содержания может для вас плохо кончиться.
Лайт уверил его, что в лаборатории никогда никого не подслушивают и ничего тайно не записывают. Поэтому убирать нечего и Гудимен может говорить совершенно спокойно.
Привычное недоверие ко всем и ко всему заставило Гудимена внимательно оглядеть комнату, заглянуть в глаза Лайту, и только после этого он хмуро улыбнулся:
– Ладно, док, верю. Коротко говоря, дело в том, что вы должны на какой-то срок перебраться ко мне, в «Храм херувимов».
Предложение было столь неожиданным и сделано таким безапелляционным тоном, что Лайт вначале растерялся и лишь потом рассердился:
– С какой стати я поеду в ваше логово? Если вам там скучно, наймите шутов из числа ваших ангелов. А я для такой роли не гожусь. Можете считать разговор оконченным.
– Вы поедете, док. Или… вас увезут мои ребята, И не бурлите. Вы должны уехать, если хотите выжить. Понятно?
– Нет, не понятно. И как бы вы мне ни угрожали, я к вам не поеду.
– Да не угрожаю я вам, болван вы этакий! Спасти вас хочу! Если сами не хотите выжить, то я заставлю вас… – Гудимен молча зашагал из угла в угол, подбирая психологическую мотивировку своему требованию. – За свою работу вы не взяли у меня никакого гонорара. А я в долгу никогда не оставался. И я утащу вас из этого пекла, как бы вы ни брыкались.
– Я знаю, Гудимен, что вы способны на все. Но пока вы не объясните мне, от чего хотите меня спасти, я буду сопротивляться всеми средствами.
Гудимен долго и яростно грыз толстую сигару.
– Вы можете молчать, док? Я имею в виду наш разговор. Могу я быть уверенным, что вы не проболтаетесь?
– Я не выпытываю у вас никаких ваших секретов. Меня они не интересуют. Но пока я не узнаю, что мне угрожает, я никуда не поеду. И можете убираться в свою преисподнюю. А ваших ребят, если они появятся вблизи, я встречу, как они того заслуживают.
– Глупый вы человек, док, – с тяжелым вздохом сказал Гудимен. И добавил после некоторого раздумья: – Будет большая заваруха, док. С большой кровью. Со всяким все может случиться. А мне не хочется, чтобы с вами что-нибудь случилось…
Лайт уловил в тоне своего пациента неподдельную озабоченность и понял, что за его словами скрывается нечто очень серьезное, может быть самое серьезное из того, что ему приходилось слышать.
– Если вы говорите о войне, то это не ново. Войну предсказывали задолго до вашего рождения. Но еще не родился человек, который мог бы назвать день и час, когда она начнется.
– Не о войне речь, док.
– Опять вы заговорили загадками. Какая еще может быть заваруха?
– Большая… Будет много огня, и никто не знает, сколько людей, вроде вас, спишут со счета.
В голосе Гудимена все явственней звучали интонации не то печали, не то сожаления о том, что произойдет. И на Лайта он смотрел с тоской.
– Не могу понять, Гудимен, почему вы так заинтересованы в моем спасении? Какая вам выгода от того, буду ли я жить или меня спишут со счета?
Этот вопрос, видимо, был очень неприятен Гудимену. Он поморщился и с трудом выдавил из себя улыбку.
– Старею, док… Сам понять не могу… Действительно, какая мне прибыль? Никакой. А выжить вас заставлю… Нельзя, чтобы такие люди, как вы, зря пропадали.
– А чтобы другие пропадали – можно?
Гудимен выплюнул на пол разжеванную сигару, достал новую, долго ее обрезал и не говорил ни слова. Лайт еще не видел голограммы, которую в эти минуты записывала Минерва, но и без нее кой о чем начал догадываться.
– Что же вы молчите, Гудимен? Мне почему-то кажется, что вы мне доверяете. Если я не ошибаюсь, почему бы вам не рассказать мне все, со всей откровенностью?
– Доверять-то я вам доверию, но вы многого захотели, док. По правде говоря, не с кем мне разговаривать, док, совсем не с кем… Никогда раньше со мной этого не было, чтобы хотелось поговорить… Старею, док… И всякие мысли лезут. Черт их знает, откуда они берутся… Кому нужна эта заваруха? Мне не нужна… И без нее жизнь коротка, а тут еще…
Гудимен сам удивился тому, что говорит, вскочил с кресла, походил по комнате, покачал головой.
– А вы не бойтесь, Нил, говорите. Я никому вас не выдам. – Лайт впервые назвал Гудимена по имени, и тот от неожиданности остановился.
– Не боюсь я, док. Никого! И плевать мне на то – выдадите меня или нет. Говорю, что хочу. И никого не боюсь, – повторил он, словно прислушиваясь к своим ощущениям и убедившись, что действительно не боится.
– А если не боитесь, почему скрываете от меня? Какая заваруха? Откуда вы о ней узнали?
– Откуда, – усмехнулся Гудимен. – Сам я ее заварил, как же мне о ней не знать? Не по своей воле, док, не по своей, – торопливо добавил он, – Есть господа, которые приказывают, а мое дело…
– Вот уж не думал, что вам кто-нибудь может приказывать. При вашей-то силе. И парней у вас целая армия, и корабли, и оружие. Врете вы, Нил.
– Глупый вы человек, док. Разве у меня сила? Да если бы те захотели, прихлопнули бы меня со всеми ребятами в один час. У них войска, полиция и оружие не в пример моему.
– О президенте говорите? Он, что ли, приказывает вам заваруху учинить?
Гудимен засмеялся и опять мотнул головой:
– Ну и чудак вы, док! Президент… Да его первого и хлопнут… И этих, которые в парламенте околачиваются, – туда же, в одну кучу.
Лайт почувствовал, как бледнеет. Гудимен не врал. Что-то поистине страшное вставало за его косноязычной речью – какой-то чудовищный заговор против правительства, против конституции, против всего порядка в стране. Он прав, когда говорит о большой крови.
– Послушайте меня внимательно, Нил. Я вам верю. Верю, что вам вовсе не хочется затевать то, что вы называете заварухой. Верю, что какие-то другие силы заставляют вас идти на большую кровь. Но вы же мне сами сказали, что никого не боитесь. Почему бы вам не отказаться? Наверно, есть у вас еще время, чтобы предотвратить бойню.
– Как это предотвратить? – очень удивился Гудимен.
– Очень просто. То, что вы рассказали мне, только поподробней, расскажите всему миру. Укажите факты – когда, где, кто. Прислушаются все: и президент, и парламент, и все люди на свете. Кому охота умирать? Пока президент жив, он все может. Он главнокомандующий. Прикажет – и армия сотрет тех господ, которые вам приказывают.
– Наивный вы человек, док, – снова рассмеялся Гудимен. – Сотрет… Сколько президентов они уже стерли, а их и пальцем не тронули. На них все государство держится, промышленность, финансы… Вы когда-нибудь слышали о таких, как Кокер, Боулз? Они и меня раздавят, как комара.
– Преувеличиваете, Нил. Были бы они так всесильны, не обращались бы к вам за помощью. Без вас ничего у них не выйдет. От кого вы приказ получили? С кем из главных господ разговаривали?
– Никого из боссов не видел и знать их не знаю. Догадываюсь. Но не знаю. Ничем доказать не могу. Командуют мной, а сами – в тени.
– Вот видите! Значит, боятся в открытую выступить! За чужую спину прячутся. А вы перед ними
