запущенной машины? Пусть взрывают, переворачивают все вверх дном, а он отсидится в своем «Хе-хе» и как-нибудь выкрутится. Мысль была старая, хорошо продуманная еще до первой поездки в лабораторию, но что-то сейчас мешало ей утвердиться.
Раньше Гудимен никогда не задумывался над последствиями той или иной операции. Была бы лишь гарантирована ее выгода. А сколько человек при этом погибнет, как скажется его выгода на судьбах других людей – таких неуместных мыслей и в помине не было. «Вы всех ненавидите, и все вас ненавидят…» Эти слова Лайта часто приходили на память, и, хотя смысла в них не было никакого, почему-то отвязаться от них было трудно.
«То, что меня ненавидят, – рассуждал Гудимен, – наплевать. А вот почему я ненавижу? Когда боролся с Питом, иначе нельзя было: кто-то кого-то должен был сожрать. А теперь?.. Денег на две жизни хватит… Чего мне не хватает?.. Не те уже годы – пора бы от синдиката отчалить. Пора отдохнуть и подумать. Никогда на это не хватало времени. А о чем, собственно, думать?»
Гудимен по заведенному порядку выслушивал своих помощников и ошарашивал их неожиданными высказываниями:
– А что, Тэди, если нам все же отказаться от этой сделки?
– Как это – отказаться? – испуганно переспрашивал Берч. – Все на взводе. Осталось два дня… И аванс получен… О чем ты говоришь, Нил?
– Аванс… У правительства можно отхватить куш пожирней, если раскрыть перед ним все карты. А так ведь… Мы начнем, а чем все кончится?.. Ты думаешь уцелеть?
– Не знаю, Нил, – окончательно сбитый с толку, бормотал Тэди. – Как прикажешь. Можно и назад повернуть… Времени мало осталось… И ракеты на месте.
– Какой заряд у этих ракет?
– Откуда мне знать? Доставили готовенькими. С виду – обыкновенные, пассажирские. А что у них там, какая начинка – кто ее знает… С клиентом лучше не шутить, Нил, – сила у него ой-ой!
– Пошутил я, Тэди. Иди и забудь о разговоре.
Гудимен колебался до последнего дня. Это было видно по голограмме, за которой непрерывно следила Минерва.
– Инстинктивный комплекс еще не перестроился после произведенной операции, – докладывала она. – Старые нарушенные связи между отдельными структурами еще не заменены новыми. Высвечиваются разрозненные, быстро меняющиеся эмоции, но эффект их воздействия на общую картину психической деятельности очень непродолжителен. Фон меняется ежеминутно. Появляются и исчезают: решимость, неуверенность, тоска, надежда, злость, отчаяние и множество других полутонов. Подкорковые нейронные группы перестали решающим образом влиять на склад мыслей, как это было до операции. Активность коры резко возросла. И частота и мощность импульсов, образующих мысли, подтверждают, что Гудимен напряженно думает. Но вместе с крушением комплекса отрицательных эмоций развалились стереотипы умозаключений. Рухнуло все, что определяло поведение Гудимена на протяжении многих десятилетий. Поэтому и на ступенях Инта – разброд, отсутствие последовательности и стабильности выводов.
Ученые никогда еще так не волновались, как теперь, ожидая, выполнит ли Гудимен обещание или струсит. Если Гудимен не врал, а в этом их убеждали все данные голограммы, то речь шла о национальной катастрофе. А вдруг он передумает? Нужно что-то предпринять. Обратиться к президенту? Но как к нему пробиться? Хватит ли времени? Выступить по телевидению? Но какая компания даст время для такого, ничем не подкрепленного заявления? Кто им поверит? Их просто сочтут сошедшими с ума.
Лайт решил связаться с Гудименом. Но разговор не состоялся из-за вмешательства Минервы.
– Гудимен пришел к твердому решению, – провозгласила она, показывая сложную композицию четких линий, образовавшуюся на высшей для гангстера ступени Инта. – Мысли прошли многократный логический контроль и сложились в нечто окончательно продуманное.
– Но то ли это «нечто», которое мы ждем? – спросил Милз.
– По всей видимости, именно то. Взгляните на эмоциональный фон. Ничем не замутненная решимость. Никаких признаков колебаний. И главное – вот этот голубоватый оттенок – цвет появившегося и совершенно чуждого, прежнему Гудимену бескорыстия.
– Убедительно, – удовлетворенно сказал Лайт. – Я уверен, Бобби, что он выступит.
Фреда Биллинга Гудимен запомнил после его первой передачи о Силвере. Если бы не этот журналист, может быть, Гудимен до сих пор ходил бы на протезах. Судя по всему, он из тех парней, которые не упустят случая оглушить телезрителей новой сенсацией.
Гудимен не ошибся. Стоило ему связаться с Биллингом и намекнуть ему на особую важность сообщения, которое он хочет сделать, как Фред без промедления примчался со всей аппаратурой.
Уже само по себе посещение таинственного «Хе-хе», куда ни один журналист не мог проникнуть после его освящения преподобным патером Фугасом, сулило Биллингу немало интересного. Но еще более заманчивым было имя самого Гудимена – всем известного и никем не уличенного патриарха могущественной корпорации гангстеров. Если даже он только появится на экранах широкого вещания и скажет несколько слов, Фред восстановит свою репутацию самого оперативного и пробивного репортера.
После того как эпопея Силвера трагически закончилась и Биллинг использовал ее во всех мыслимых жанрах, его популярность стала быстро падать. Многие телезрители, чьи надежды на приобретение новых конечностей он сначала возбудил, а потом рассеял, вообще отказывались его лицезреть, и компания вновь перевела его на третьестепенные роли добытчика обычной уголовной хроники. И вдруг такое везенье!
– Вот что, парень, – сразу же приступил к делу Гудимен. – Ты, конечно, слышал о моем бизнесе.
Фред неопределенно пожал плечами, словно бы и соглашаясь и в то же время выражая непонимание о каком бизнесе говорит Гудимен.
– Так вот… Все, что я делал до сих пор, – детские игры по сравнению с тем, что я должен выкинуть завтра. Понятно?
Тут уж Биллинг, не кривя душой, выразил полное непонимание.
– Что именно должно произойти, – продолжал Гудимен, – я скажу, как только ты подключишь меня в сеть. Но имей в виду: меня должны услышать все – и президент, и народ. Иначе худо будет и мне, и тебе. Решился я на этот разговор, потому что бизнес мой мне надоел… Пропала охота… А мысль о завтрашнем спектакле я просто не могу переварить.
– Будь спокоен, Нил! – поспешил подбодрить его Биллинг. – Услышит весь мир. Только ты мне помоги. Как подать тебя? Чем привлечь внимание? Несколько вступительных слов.
– А не может так случиться, что нам заткнут рот, как только я заговорю?
– Что ты, Нил! – возмутился Биллинг. – Забыл, где живешь? Говори, что хочешь, – свобода слова тебе гарантирована.
– Скажи… Скажи, что я раскрываю заговор против правительства и конституции.
Биллинг вылупил глаза и потерял способность членораздельной речи:
– Заг… ты… против… Ты не шутишь, Нил?
– Некогда мне шутить. Время бежит. Начинай свою музыку, и чтобы все было в лучшем виде.
Дрожащими пальцами Биллинг сводил секторы оптитрона, налаживая прямую связь со студией.
– Вниманию всех! Говорит Фред Биллинг. Это касается всех! Слушайте все! Говорит Фред Биллинг! Начинаю интервью с Нилом Гудименом. Смотрите все! На экране сам Нил Гудимен. Он раскрывает заговор! Смотрите и слушайте все! Пожалуйста, Нил. На вас смотрит страна.
– Прежде всего, – начал Гудимен, – требую, чтобы силы полиции были наготове для того, чтобы они могли сейчас же, по ходу моего сообщения, проверять факт за фактом.
На круговом проекторе своего кабинета Гудимен мог видеть не только себя, расположившегося в кресле с высоко задранными ногами, но и толпы людей на разных уровнях городов, стада машин, остановивших свой бег, и даже отдельные испуганные лица, глядевшие в одну точку. Всех приковали к себе экраны и зычный, излучавший профессиональный восторг и неподдельную тревогу голос Фреда Биллинга.
– Если не будут приняты срочные меры, – продолжал Гудимен, разглядывая кончик своей сигары, – завтра в восемнадцать тридцать на резиденции президента, парламента и правительства обрушатся ракеты с зарядами достаточной мощности, чтобы от этих объектов осталась одна воронка. Обнаружить
