– Мы на грани полного краха, Сэм. На грани! Если мы промедлим, конец всему, конец цивилизации.
– Не говори так быстро и помногу сразу. Я не успеваю…
– Уже согласованы и уточнены соглашения о полном и немедленном уничтожении всех запасов наступательного оружия. Полное и немедленное! Мало того! Впредь будет запрещено производство каких бы то ни было других средств устрашения и обуздания бунтующего быдла. Понял?
– И всего-то? – удивился Кокер. – Сколько живу, столько и слышал: соглашения, запрещения, уничтожение… У тебя совсем расстроились нервы, Том. Из-за пустяков расстраиваешься. – Кокер весело рассмеялся.
– Рано смеешься, Сэм. Времена меняются. Я тебе как-то говорил, что в наших лабораториях построены новинки, которые по эффективности во много раз пре восходят все, что было до сих пор. С их помощью наши умники в правительстве надеялись запугать врагов и отбросить их назад. Потом разведка донесла, что те обладают таким же, а некоторые утверждают – даже более опасным оружием.
– Ничего не понимаю, – с гримасой боли признался Кокер. – Те, эти, донесли, принесли… Говори короче и ясней.
– Самое короткое это то, что у парламентариев затряслись коленки и они готовы принять любые предложения.
– А почему, Том?
– Что почему?
– Почему те все время предлагают?
– Потому что они ничего не теряют. Вся чернь во всем мире, и наша тоже, на их стороне. Миллиарды бездельников, хамов, нищих – безродное быдло только и ждет, чтобы не стало оружия. Они все захватят, все разграбят и устроят в твоем Кокервиле какой-нибудь вертеп. – Боулз снова вскочил. Нижняя челюсть его затряслась, как от сдержанного вопля. Глаза остекленели. – Если бы ты знал, Сэм, как я их ненавижу! Всех! Все это отродье рабов, которое плодится, плодится, плодится!
– Ты меня напугал, Том, – сказал Кокер, со страхом глядя на своего советника. – Что же будет? Сядь, пожалуйста.
– Плохо будет. Все боятся войны. Наши трусливые либералы готовы на все.
– А на что они рассчитывают?
– На то же, за что хватались всегда. Надеются договориться с противниками, успокоить подачками наше стадо, любыми средствами отсрочить крах бизнеса, развал всей экономики.
– И ты думаешь, что соглашение состоится?
– Я же твержу! Все готово, остановка за пустяком. Одно удачное для них голосование, и машина придет в движение. Созданы комиссии по контролю, согласованы сроки, этапы… Болтовня еще затянется, но результат ее легко предвидеть.
Кокер окончательно потерял нить разговора. В голове у него образовалась та приятная пустота, которая часто спасала его от умственных перегрузок.
– Слушай внимательно, Сэм. Я пришел не для того, чтобы пугать тебя. Я обсуждал положение с людьми, которые думают так же, как мы, и находятся там, где нужно. Мы пришли к единому мнению. У нас остался последний козырь. И пришла пора бросить его на стол.
– Туз? – с интересом спросил Кокер.
– Джокер! Наши люди в комиссиях постараются, чтобы у нас хватило времени на подготовку.
– На подготовку чего, Том?
– На прополку, Сэм. Вся земля заросла чертополохом. Нужно очистить ее от лишних ртов и голов,
– Вот это правильно, Том! Прополоть! Очень правильно! Много лишних ртов, слишком много. Начинай! На это никаких денег не жалко. А как ты это устроишь?
– Нужна настоящая, большая, хорошая война. И еще нужно, чтобы война развязалась сама по себе.
– А как это… сама по себе?
– Детали не важны, Сэм. Тебе будет скучно. Скажу только, что дело это непростое и тоже потребует времени. Но выигрыш – за нами.
Теперь уже Кокер бегал по кабинету, шлепал крепкой рукой по спине генерала, широко улыбался, сверкая чудесными зубами, и повторял:
– Это великолепно, Том! Война! Только война! Покупай всех, кого нужно. И не тяни.
– Все равно раньше чем через два года война не начнется. Точнее – через один год десять месяцев и шестнадцать дней.
Кокер приоткрыл рот, помогая себе сосредоточиться и понять смысл этой календарной арифметики, и рассердился еще больше:
– Никогда не говори со мной загадками, Том! Я запретил это раз и навсегда. Почему год? Почему десять месяцев и сколько-то дней? Это нужно сделать сейчас же! Слышишь? Немедленно! У меня нет времени ждать.
Боулз был доволен, что босс так воспламенился. Ему нравились быстрые, молодые движения Кокера, и он ничуть не жалел, что мозговые извилины престарелого миллиардера не способны справиться с простейшими упражнениями для ума. Оно и к лучшему. Как было бы тяжело и хлопотно, если бы Кокер каждую мысль взвешивал, обсасывал и мучил бы дурацкими вопросами.
– Поверь мне на слово, Сэм. Никакие деньги не помогут ускорить то, что мы с тобой задумали. Нужно втянуть многих людей. Проект грандиозен и требует тщательной подготовки. Ведь на этот раз мы собираемся окончательно решить все проблемы, над которыми бьемся вот уже сто лет, если не больше. Мы затратили гору золота, а чего добились? Новых поражений. За два года, которые нам нужны, мало что изменится. Зато мы обеспечим себе выигрыш – полный и решающий.
– А почему ты назвал не два года, а год и какие- то месяцы?
– Очень просто, Сэм. Через год десять месяцев и шестнадцать дней тебе исполнится сто двадцать лет.
Кокер изумленно уставился на генерала:
– Ты сам вычислил, без машины?
– Можешь проверить.
Кокер повернулся к ближайшему посту ДМ и спросил: «Сколько осталось до моего стодвадцатилетия?» Ответ прозвучал без промедления: «Один год десять месяцев шестнадцать дней четыре часа».
– Ты прав. Это очень интересно… А какая связь между моим днем рождения и войной?
– Примешь ее как подарок к своему юбилею, – улыбнулся Боулз. – Давай, Сэм, условимся о названии операции. Для разговоров между собой.
– «Содом и Гоморра»! – выкрикнул Кокер, с детства помнивший библейскую географию.
– Неплохо, но слишком прозрачно и длинновато… Мы придумали другое: «Прополка».
– Пусть «Прополка», – не стал спорить Кокер. – Не возражаю.
Как и рассчитывал Боулз, Кокер уже забыл о связи своего юбилея со сроками операции и вопроса не повторил. Разъяснять ему сейчас подробности «Прополки» было бы трудно и преждевременно.
– Расшифровать первые слова, – рассказывала Минерва, – мне помогли голограммы других людей, тех, кто выступал по открытым каналам и давал нам возможность синхронно записывать их речи и изменения, происходившие в мозгу. Вот запись обсуждения в парламенте законопроекта о разоружении. Рядом стоят голограммы Пурзена и Кримена. Мы слышим их слова. Многие звучат одинаково, но попробуйте найти их графические отпечатки на голограммах и уловить сходство.
Как ни всматривались ученые, ничего похожего на рисунки отдельных слов найти не могли. На голограмме Пурзена мелькали искры импульсов. Откуда-то из глубины просвечивали контуры простейшего, видимо заимствованного, орнамента. По мере того как Пурзен, чеканя слово за словом, произносил свою речь, там же, в глубине, можно было заметить отдельные – то совсем слабые, то более яркие – вспышки. Никакой последовательности и связи со звучавшими словами ухватить не удавалось. Старыми знакомыми
