выглядели только яркие всплески эмоций.
– Где же рисунки слов, о которых ты говорила?
– Я пришла к выводу, что их вообще нет, – уверенно ответила Минерва. – Рисунки образуют не отдельные слова, а выражаемые ими мысли. Мы видим более или менее сложные линейные композиции, только когда сложилось умозаключение. От каждого слова в нее входит лишь та частица его значения, которая показалась говорящему наиболее подходящей. Но вы уже знаете, что смысл слова – величина не постоянная, зависящая от многих преходящих условий. Определить, какая частица использована, очень трудно. Часто ее просто придумывают, не разобравшись в подлинном содержании слова то ли по невежеству, то ли по злому умыслу. Наглядное тому доказательство – голограмма Пурзена. Он часто произносит слова: «свобода», «демократия», «цивилизация». Но никаких следов на уровне его Инта они не оставляют. Эти слова для Пурзена ничего не значат. Он использует их как готовые звуковые штампы с одной целью: воздействовать на своих слушателей – вызвать у них нужные эмоции. Но некоторые слова непосредственно связаны с орнаментом, отражающим его мысли. Вспышки, возникающие на его линиях, – это и есть следы слов, а точнее – следы тех значений, которые вкладывает в слова Пурзен.
– Но все вспышки похожи одна на другую. Неужели они могут помочь разобраться в мыслях? – недоуменно спросил Лайт.
– Для этого пришлось создать специальную аппаратуру, классифицирующую вспышки по их интенсивности, продолжительности и месту появления. И кой-чего мы добились. Иначе я не пригласила бы вас на этот сеанс. Пурзен часто произносит слово «война». Проследите…
Минерва несколько раз воспроизвела фрагменты голограммы, сопутствующие этому слову, и они увидели яркую вспышку, повторявшуюся в одной и той же точке.
– Это слово Пурзен произносит, вкладывая в него совершенно определенный смысл – возмездие, предотвращение какой-то другой еще большей опасности, обязательная победа и связанные с ней выгоды. Точно определить значение помогает параллельный анализ сопровождающих эмоций. Сравните с тем, что происходит на голограмме Кримена, когда он произносит то же слово. В его мыслях оно также занимает прочное место. Но по эмоциональному фону можно с уверенностью сказать, что для него «война» имеет совсем другое значение: катастрофа, неизбежная гибель. Теперь поставим рядом голограммы Пурзена и Боулза.
Минерва выбрала фрагменты двух голограмм и продемонстрировала их в замедленном темпе. Теперь уже Лайт и Милз отчетливо увидели, как совпадают вспышки, возникающие у Пурзена при слове «война», с теми, которыми была разукрашена голограмма Боулза во время разговора с Кокером. Абсолютно одинаковыми были не только краски, но даже оттенки сопутствующих эмоций.
– Вот одно из слов, которое лежит в основе решения, принятого Боулзом и одобренного Кокером, – заключила Минерва. – Это слово – «война».
Наступила тишина. Длительная, тяжелая тишина, которая повисает, когда люди неожиданно умолкают, каждый в одиночку переживая страшную весть.
– Поставь их еще раз рядом, – попросил Лайт, словно надеясь найти ошибку.
Но чем дольше они смотрели и сравнивали, тем неопровержимей становился вывод Минервы.
– И это единственное слово, которое ты прочитала? – спросил Милз.
– С полной уверенностью пока одно. Достоверными считаю еще названные Боулзом цифры. Слова, которыми цифры обозначаются, дают наиболее стойкие импульсы – единицу всегда можно отличить от нуля. Они тоже включены в фундамент решения, но что они означают, не знаю.
– Назови.
– «Два», А потом, видимо, уточнено: «Один, десять, шестнадцать».
– Очень странно.
– Война, – повторил Лайт, – Ты уверена?
– Да.
– Это ужасно, Бобби! – повернулся Лайт к Милзу.
– А как же с инстинктом эгоцентризма, с личным самосохранением? – спросил Милз у Минервы. – Ведь война – это их собственная гибель. Кто-кто, а Боулз отлично должен понимать, что такое современная война.
– Все дело в изуродованных эмоциях. Когда они перерождаются до такой степени, как у Боулза или Кокера, направление мысли приобретает маниакальный характер. Механизм прогноза начинает создавать иллюзии. Так было всегда со всеми завоевателями. Боулз потерял способность реально оценивать последствия своих поступков. Опасность для себя ими преуменьшается, а уверенность в победе преувеличивается.
– Неужели нельзя доводами рассудка, расчетами, фактами пробиться к их разуму и заставить одуматься? – допытывался Лайт.
– Исключено. Эту ошибку совершали все великие утописты. Они надеялись, что разумными словами можно пересилить уродливые эмоции, которые расцветают в уродливом обществе. Перерождение Инса приобрело необратимый характер. Даже если бы удалось внушить Боулзу тень сомнения в успехе и мысль о возможности поражения, он все равно пошел бы на риск. Корни ненависти и враждебности так глубоки, что ничто не может заставить ни Боулза, ни Кокера признать свое поражение. История знает немало таких примеров. Обреченные на гибель делают все, чтобы вместе с собой взорвать весь мир. А сможет ли это сделать Боулз… Это уже зависит от реальных средств, которыми он располагает.
– О! – вырвалось у Милза. – Чего-чего, а средств у него хватит на многое… Но что означают эти цифры: один, десять, шестнадцать?
Оба задумались, чувствуя, что не зря вошли эти цифры в «фундамент решения».
– Это может иметь отношение к срокам войны, – высказал догадку Лайт. – Ни к чему другому эти цифры не подгоняются.
– Тогда они означают, – Милз запнулся, – года… Вряд ли. Десять, шестнадцать лет… Так далеко они не заглядывают.
– А если годы – один? – подсказал Лайт.
– А месяцев – десять и дней – шестнадцать, – подхватил Милз. – Похоже, что так и есть. Но почему точно высчитаны дни?
– Мин! – спросил Лайт. – Когда происходила записанная тобой беседа?
– Один год пять месяцев и двадцать два дня назад.
Лайт заметно побледнел и сокрушенно покачал головой. Он снова обратился к Минерве:
– Дай справку: какие знаменательные даты совпадают с шестнадцатым днем?
Минуту спустя Минерва подала на экран длиннющий список всяких «круглых» дат. Поразила обоих одна из них: «120 лет Сэму Кокеру VI».
– Ты прав, Гарри, они почему-то хотят совместить начало войны с юбилеем Кокера. Почему?
– Почему, почему… Какое это имеет значение? Страшно, что осталось всего четыре месяца… Четыре месяца, а мы ничего не знаем и ничего не сделали.
– Четыре месяца – не так мало. Мы еще многое успеем…
Милз хотел успокоить Лайта, но видел по его лицу, что он ничего не слышит. И глаза его смотрели, ничего не видя. Он был поглощен какой-то мыслью.
8
– Самое интересное из того, что ты рассказал, это последнее предложение Торна, – неожиданно для Зюдера проговорил Милз. – Я имею в виду должность надзирателя.
– Ничего интересного не вижу. Обычное хамство – хотел одной фразой унизить и облагодетельствовать. Отлично знал, что я откажусь.
– Все не так просто, как тебе кажется, Арт. С этими мэшин-менами он действительно зашел в тупик. И не знает, как из него выбраться. Ты ведь слышал об эпидемии самоубийств среди мими?
– Не вижу связи.
