В одно движение, стремительно, скинул со спины рюкзак, выдернул из чехла лопатку, и принялся долбить ее острым, отточенным штыком, по корням раскидистого куста орешника. Симаков, ни словом не выразив заинтересованность, последовал примеру командира. Может, кому и непонятно было бы происходящее, но не ему, уже полтора года как разведчику.
То, что их гонят — к гадалке не ходи. Вероятность того, что их найдут, вообще стопроцентная. Шанс уйти в лес, густой и болотистый, они упустили, и сейчас метались по рощице. Да-да, это роща, самое верное название, прозрачная, хорошо просматриваемая. Немцы прочешут цепью, как частой гребенкой, сомкнут кольцо, и уничтожат их в течение ближайших двух часов. Это была данность, страшная, но неизбежная в своей логичности и предсказуемости.
— Вот здесь рыть будем… потом прикроем, понял? — торопливо обернулся капитан к сержанту. Симаков, не медля ни секунды, кивнул. Он уже видел контуры будущего убежища и понимал задумку Терехова. Затея была неплохой. Вырыть окоп на месте орешника и прикрыть его возвращенными на место кустами. Если немцы не будут с собаками и если не станут сильно приглядываться, номер пройдет. Да даже если егеря пойдут, тренированные, умные, взгляд их будет задерживаться на широких зарослях травы, на поваленных стволах, но никак не на колючем орешнике, заползти в самую середину которого, не потревожив ветви, не переломав их, невозможно. Так что Терехов мыслил верно. Другое дело, что реализация его замысла была и трудоемка, и очень затратна по времени.
Следовало рыть окоп, вырубая корни орешника, прилагая к каждому удару лопаты серьезные усилия. Нужно был не только с корнями бороться, следовало и землю, подобранную в расстеленную рубаху, собирать, да относить в сторону, ссыпать там, где незаметно. Ни Терехов, ни Симаков не жаловались. Напротив, чувствуя, как уплывают стремительные секунды, только ускоряли темп. Не обращая внимания на липнувшие под комбинезонами к телу, мокрые от пота гимнастерки.
— Товарищ командир… стреляют, — негромко позвал Данила.
Терехов, остановившись, чутко прислушался, подняв ладонь. По этому сигналу остановился и Симаков. Утер со лба капли пота, нависавшие на бровях и стремящиеся в глаза. Снял с бока фляжку и прополоскал рот, сделав два экономных глотка.
Действительно, стреляли. Немцы прочесывали подозрительные места из пулемета, не особенно-то скрываясь. Терехов критически окинул взглядом получившееся углубление. Оглянулся на Данилу и Ивана, молча стоявших рядом, и указал на вырытый небольшой окоп:
— Сюда. Садитесь, молча. Ни при каких обстоятельствах не выходите до вечера. — Видя, что Данила нахмурился и, по своему обыкновению, собирается перечить, Терехов безжалостно добавил: — Приказ обязателен для исполнения. Садитесь и молчите.
Данила с места не тронулся. Ванька, взглянув неуверенно на Симакова и Терехова, сделал несколько шагов и устроился в окопе. Сержант, наблюдавший за пацаном, отметил с досадой, что окоп удался не в полной мере, слишком неглубокий. Однако времени на переделку в любом случае не было. Следовало уповать на маскировочные свойства курток, которые отдали ребятам, и густой орешник.
Несколько секунд Данила, нахмурившись, смотрел в глаза Терехова. Капитан не пояснял больше ничего, просто ждал исполнения приказа. Вздохнув, мальчишка сдался. Протянул руку Терехову, и разведчик в ответ крепко пожал открытую ладонь. Затем капитан повернулся, развязал завязки мешка и выудил из его недр толстую, кожаную тетрадь. Через секунду прибавил к ней большую картонную папку с материалами по фортификации Лысой:
— Вот это, парни, постарайтесь нашим передать. Очень важно. Очень.
Данила, приняв тетрадь и папку, кивнул и сразу же после этого ловко спрыгнул в подготовленный окоп. Симаков и Терехов, в свою очередь, принялись за маскировку отрытого укрытия. Вернули на место вырубленные и выдернутые кусты, присыпали в изобилии валявшейся вокруг листвой, скрывая свежие следы копки. Конечно, серьезного экзамена подобная хитрость бы не выдержала. Но Терехов и Симаков имели веские основания, чтобы утверждать, что этого самого серьезного экзамена не последует.
Взвалив мешки на плечи и закрепив их как положено, капитан и сержант в последний раз посмотрели на дело рук своих. Кустарник, колючий, дикий и совершенно неприветливый, выглядел нетронутым. Похоже, дело удалось. Оставалось завершить его. Развернувшись, Терехов, не слишком-то и торопясь, побежал в выбранную сторону. Туда, где совсем недавно слышались выстрелы. Отвлечь немцев от места схрона и увести их в сторону можно было лишь одним способом — навязать им бой.
Ни Терехов, ни Симаков не испытывали иллюзий по поводу его исхода. Однако об иных вариантах даже не помышляли. Они оба готовы были отдать жизнь за то, чтобы ребята спокойно досидели до темноты, а затем выбрались к дому.
— Настя, — слабый, сквозь зубы, голос Дилярова заставил девушку остановиться.
— Halt! — добавил лейтенант, призывая сделать подобное и немца.
Настя, с тревогой посмотрев в лицо Дилярову, испуганно прижала ладонь ко рту, едва сдержав крик. Крепко стиснувший зубы осетин еле держался на ногах. Его раскачивало, и на мешковатой куртке среди расплывчатых, амебных пятен раскраски темнело несколько кровавых следов.
— Товарищ лейтенант, — Настя быстро подскочила к нему, придерживая за руку, — перевязать, давайте скорее…
И еще что-то лепетала, удерживая большое, сильное тело разведчика. А Диляров, не слыша ее, глядя лишь на тяжело дышащего, запыхавшегося пленника, тянул из кобуры пистолет.
Фашист стоял обреченно, зло встречал своим взглядом, прекрасно будучи в курсе, что произойдет дальше. Понимал лейтенант, что ему нужно сказать еще что-то. Да на крайний случай стоило бы помянуть про преступление и приговор какой произнести. Хоть так, потому что судить немецкого майора, узнать у него все, что требуется, видимо, уже не суждено.
Двоилось перед глазами, и Диляров, безжалостно кусая губы, старался привести себя в чувство. Расстегивал кобуру и никак не мог произвести даже это простейшее, казалось бы, действие. Немец ждал. Сам бы осетин на его месте, пожалуй, рискнул бы. Видя, как обстоятельства сложились, почему бы и не попробовать сорваться? А этот стоял. Стоял и ждал, пока лейтенант достанет пистолет и выстрелит.
Насте стало тяжело. Еще секунду ей удавалось поддерживать лейтенанта, и даже говорила еще что-то, а через мгновение упал он. Свалился тяжелым кулем на живот, в последнем своем движении вытащив-таки из кобуры пистолет. Упал на мягкую траву, глухо ударившись головой, и даже не дернулся. Настя отошла на шаг, оторопев. Скользнула взглядом по спине разведчика, по расплывающимся кровавым пятнам, по изорванной пулевыми попаданиями ткани. Присела, вглядываясь в лицо, в его черты, полускрытые травинками, и посмотрела в глаза, остановившиеся и мертвые.
Наклонившись, Настя подняла из травы пистолет. Тяжелый, черный. Взялась за рукоятку обеими руками и повернулась к немцу.
Майор даже не пытался сбежать. Наоборот — с абсолютно спокойным видом уселся прямо на землю. Долгое, ожесточенное бегство подошло к концу. От дороги им удалось пройти, может, метров сто, не больше. Уже отсюда были прекрасно слышны крики рассыпающихся в цепь бойцов. Им нужно пять-семь минут, чтобы найти его, девочку и мертвого русского диверсанта.
Майор, склонив голову, энергично потерся щекой о собственное плечо, старательно сдирая повязку. Мокрая от пота, тяжелая ткань скользнула вниз по подбородку, и Вайзен с облегчением выплюнул изо рта осточертевший комок кляпа. Посмотрел на мертвого разведчика и безо всякого удивления увидел, как девчонка поднимает пистолет, направляя оружие на него. Увидел, как прямо в глаза заглядывает дуло, и полностью отдавая себе отчет в том, что даже у подростка хватит сил на выстрел, совершенно не боялся. Он уже пережил свой страх, уже выпил его до дна. И не сегодняшней ночью, когда, будто черти из преисподней, явились за ним русские. И не на дороге, под пулями своего же пулемета. Давно. Почти месяц назад, в безымянной русской деревушке. Он расстрелял его вместе с несколькими десятками русских недочеловеков.
— Не надо, девочка, — покачал он головой. — Не стреляй. Нас найдут сейчас, и тебе не простят, что ты меня убила. Это все уже так далеко зашло, все эти смерти… Ты пойми, есть необходимое геройство, есть необходимость какая-то высшая, и справедливость. Понимаешь, если надо, то это свершится. А сейчас не надо, не стреляй. Ты этим все себе испортишь, тебя убьют, понимаешь?
Ему не столь и важно было, понимает ли она его. Ему хотелось говорить. Хотелось объяснить, что он
