четыре часа пешей прогулки я ужасно устала и остановилась на набережной выработать дальнейший план действий. Какая-то молодая дама обратилась ко мне, спросив о времени: ее часы внезапно встали. Я с радостью откликнулась, и мы разговорились.
Ингрид оказалась чрезвычайно симпатичной; пожалуй, она была слишком добра ко мне, называя мой шведский «великолепным», и я подозреваю, что она все же лукавила, внушая мне, что совсем не уловила мой акцент. Но слышать это все равно было очень приятно, пусть она и говорила так только из вежливости! Тем более что уже через десять минут беседы с ней я почувствовала себя свободнее, нужные слова приходили сами. С женщиной было удивительно легко и свободно говорить, видимо, скандинавская сдержанность – это все-таки миф.
Ингрид рассказала, что каждый день старается выкроить время и пройтись вдоль пристани, а сейчас собирается на Дротнинг-гатан – сделать некоторые покупки и просто побродить по магазинам. После любезного приглашения моей новой знакомой я решила присоединиться к ней, так как еще не была на Дротнинг-гатан. Эта улица – пешеходная зона, центр торговли с множеством всевозможных милых магазинчиков. Я ничего не покупала, мне не хотелось тратить деньги Бориса на себя, зато с удовольсвием наблюдала за тем, как этим занималась Ингрид.
Затем мы с Ингрид выяснили, что обе проголодались, и направились в небольшой уютный ресторанчик. Она посоветовала мне заказать традиционное шведское блюдо – пивной суп «елеброд». Его подали со сладким хлебом. Суп оказался необыкновенно вкусным!
Мы засиделись в ресторанчике почти допоздна за несколькими кружками пива с солеными закусками (интересно, как отразится на моей фигуре диета из пивного супа, запиваемого пивом же?). Я рассказывала новой знакомой о Петербурге, о России, где она никогда не была. Ингрид внимательно слушала, а потом произошло то, что можно отнести к разряду чудес или добрых знаков. Может быть, не зря Борис называл меня своей феей?
Оказалось, что муж Ингрид ищет партнеров в Санкт-Петербурге. Йорген (так его зовут) владеет компьютерным бизнесом и заинтересован в расширении связей с Россией, но эти поставки должен контролировать надежный человек в Петербурге. Он давно уже думает об этом, но его пугают рассказы коллег о криминале в российском бизнесе и коррупции чиновников и таможенников, а знакомых, которым он мог бы доверять, у него в нашем городе нет. Обрадовавшись (только бы не спугнуть удачу!), я решительно сказала Ингрид, что могу порекомендовать очень успешного и честного бизнесмена, тоже занимающегося компьютерами и не связанного с бандитами, и мне кажется, что это предложение может его заинтересовать. Ингрид оставила мне координаты Йоргена, записала мои телефоны, и мы распрощались, чрезвычайно довольные друг другом.
Я ехала домой к Кате и Стивену почти счастливая. Прогулка по прекрасному городу, музей Астрид Линдгрен, беседа на шведском и внезапно появившаяся возможность помочь Борису придавали мне сил. Я чувствовала, что эта встреча на набережной была не случайной; сама судьба предоставила нам с Борисом шанс выпутаться из передряг, не прибегая к криминалу. Жизнь – лотерея, и вот выпал наш счастливый билет! Йорген станет его компаньоном, и мы будем часто бывать в Стокгольме, Арсений вернется домой, мои дела в новой школе наладятся, а мы с Борисом будем вместе… И увидим небо в алмазах.
Я предвкушала, как поделюсь с Борисом новостями, как он обрадуется, и когда наконец-то вместо автоответчика услышала живой, такой родной голос, чуть не запрыгала от счастья.
– Здравствуй, милый, я не могу дозвониться до тебя! Я звонила и…
– Татьяна? Здравствуй.
Я опешила. Вместо родного встревоженного голоса – а я знала, он должен был встревожиться! – холодный, равнодушный тон.
– Что-то случилось, Борис?
– Нет.
Повисло тяжелое молчание, и я испугалась – Сеня?
– А у Арсения… все в порядке?
– Да. Что-то еще?
Я молчала. Говорить сейчас что-нибудь вроде «тут все хорошо, отличная погода, а как у тебя дела?» – глупо. Спрашивать о чем-нибудь – а о чем?
– Ну тогда… пока?
– Пока.
Короткие гудки возвестили о том, что разговор окончен.
Что с ним? Где та легкость, с которой мы могли говорить обо всем на свете? Или это он так болезненно переносит нашу первую разлуку? Или все-таки стряслось что-то страшное? И он не может сказать об этом по телефону? Или он просто понял, что я не подхожу ему? Толстая глупая дура. Надо возвращаться скорее.
На следующий день я проснулась с неприятным ощущением приближающейся беды. Такое бывает иногда – вроде бы все хорошо, но на душе тошно, а отчего, непонятно. Усилием воли отогнав дурные предчувствия и списав их на мою излишнюю мнительность, я продолжила осмотр Стокгольма. Меня обрадовало, что я узнаю увиденные накануне улицы. Я чувствовала, что Стокгольм постепенно становится «моим» городом, с моими любимыми местами. Я не выдержала и, уподобляясь всем туристам на свете, накупила кучу бессмысленных, но таких милых сувениров! Я просто влюбилась в тряпочную куклу Пеппи с веснушками, рыжими волосами, стянутыми зелеными бантами, и в разноцветных носках. Она так задорно улыбалась, что через несколько кварталов я купила еще одну – уже не в желтом, а в красном платье, но тоже с большой зеленой заплаткой. Еще я решила не полагаться на свои способности фотографа (хотя все равно все время снимала) и приобрела охапку открыток и несколько больших альбомов с видами Стокгольма и других городов Швеции, где – увы! – я не успею побывать в этот приезд. Так пусть хоть на фотографиях я увижу Гетеборг, Упсалу, Мальме и гору Кебнекайсе (наверное, это та самая гора, в честь которой дано имя предводительнице гусиной стаи Акке в «Путешествии Нильса с ди кими гусями»? Там она Кнебекайсе – ведь похоже!).
Гуляя по городу, я мысленно еще и еще раз прокручивала в голове несколько фраз из нашего с Борисом разговора.
– Татьяна? Здравствуй.
Почему «Татьяна»? Он не называл меня так официально уже очень давно! Когда мы познакомились, он говорил «Татьяна Александров– на», ведь я же была официальное лицо, учительница его сына. Ну а потом… А потом появилось уменьшительное, ласковое – Танюша!
И вдруг – «Татьяна»…
Он не спросил – когда я возвращаюсь, значит, не собирается меня встречать.
Жгучая обида захлестнула меня. Что он хочет показать? К чему все эти уловки? Если я ему неприятна, если он жалеет о том, что между нами было, считает, что это было проявлением слабости, минутным порывом, сведшим его с толстой уродиной, недостойной его, то почему он не может сказать об этом прямо? Или его холодный тон и говорит как раз об этом? Господи, почему я совсем не разбираюсь в этих тонкостях мужских интонаций, не понимаю, когда «буду иметь в виду» означает «пошла к черту!», а когда «я страшно соскучился, но очень занят»?
А может быть, это я обидела его чем-то? Я стала вспоминать наш последний проведенный вместе день. Мы долго прощались, он все держал меня за руку и не хотел отпускать. Говорил, что будет безумно скучать. Говорил, что время без меня тянется, как кисель, говорил, что любит… Слова, слова… Неужели все, как в поговорке: «с глаз долой – из сердца вон»? А слова – это всего лишь пустой звук? Нет, не может быть! Борис не такой! Я не могу ошибиться дважды, такого удара я больше не переживу. Однако долго злиться на Бориса я не могла. Печаль и любовь. Любовь и разлука. Что бы ни случилось и как бы ни сложилось дальше, я счастлива, что он есть, и знаю, что никогда не смогу внушить себе, что «это была ошибка»…
Да, я рано сдаюсь, по характеру я не борец, мне противна сама мысль, что я должна доказывать что- то… Гордость не позволяет мне спрашивать, любит ли он еще меня. Да и немыслимо задавать такой вопрос человеку, который говорил со мной вчера таким тоном, как будто мы едва знакомы! Да полно, не приснилось ли мне все? Может быть, и не было ничего, сейчас я ущипну себя и пойму, что задремала на стуле в учительской после собрания и мне привиделся восхитительный роман с одним из родителей одного из учеников… Господи, какая кошмарная перспектива! Если это сон, то я не хочу, не хочу просыпаться!
