Я не вру. Мне правда не нравится Мишка Татарин, как не нравятся все эти наши местные бандиты. Я их боюсь.

– Их бояться надо, а не зариться на них, – в тон моим мыслям продолжает Альчук. – Хотя волков бояться – в лес не ходить.

– А ты боишься?

Представить, что королева ответит «боюсь», невозможно. Она так и не отвечает.

– А я не хочу их бояться. Потому отсюда надо валить. Здесь жить, Соколова, – это значит бояться. Ты вот сегодня Смыкова испугалась… Мне бояться – интереса никакого нет. Надо, Соколова, валить, надо. И метить надо высоко. Чтобы уж точно ничего не бояться, чтобы на такую вершину, откуда не спихнешь!

– И мне надо? – Я не выдерживаю и улыбаюсь. Представляю себя на вершине рядом с Альчук. Только плохо получается.

– Тебе?

Она отвлекается наконец от своих мыслей и видит, что перед ней сижу я – маленькая, полноватая, со вздернутым носом, пухлыми губами и руками в веснушках. Я знаю свое отражение в зеркале, хотя и не изучаю его слишком пристально. Альчук же, кажется, видит меня впервые. Смотрит несколько секунд и очень серьезно говорит:

– Постригись, тебе пойдет.

Потом, вставив кассету и перематывая ленту, добавляет:

– Уезжай, куда сможешь, но только сразу. За большими деньгами не гонись. Хитрости надо много для больших денег, а ты, может, и не такая дура, какой тебя все считают, но ты же бесхитростная. Погоришь. Найди себе что попроще. Только без криминала! Только без криминала… Слышишь, Соколова? Даже в палатку торговать не ходи – там все равно криминал. Поняла?

– Поняла. Спасибо тебе.

– За что?

– За сок.

Она смотрит на меня как на идиотку – и я начинаю смеяться. Это у меня такой дар, или придурь. Я реву легко и смеюсь легко. Смешливая – покажи палец, начну смеяться. То есть буквально – «покажи пальчик!» Раньше мальчишки этим пользовались, даже в средней школе еще: вытянут палец, таращатся изо всех сил, я креплюсь-креплюсь, и не выдержу – улыбаюсь помимо своей воли. И вот тут уж они оттягиваются – скачут вокруг, корчат рожи, пихают – только что не бьют, вопят: «Соколова – снова здорова!» Прозвище у меня было такое идиотское, непонятно почему. Я креплюсь-креплюсь – и не выдержу, зареву. А им только этого и надо – они ржут. Правда, потом, если девчонки налетят (против мальчишек у них тогда еще была солидарность, не то что сейчас), отобьют меня – и я сама уже через пять минут с ними хохочу. Вечно меня из стороны в сторону шарахает -то туда, то обратно, то в смех, то в слезы, по двадцать раз на дню, что называется. И сегодня вот тоже – ревела я на литературе, ревела после всех этих склок в туалете, трепетала, попав в чужой дом и ведя разговоры о Татарине, – и вот, пожалуйста, сижу и хохочу в голос, по принципу «смех без причины – признак дурачины». И через полминуты недоступная и прекрасная Альчук начинает смеяться вместе со мной.

А потом мы смотрим кино. Какой-то западный фильм, какая-то любовная история пополам с боевиком: герой летит в самолете, мимо снуют стюардессы – белые блузки, отглаженные воротники, длинные золотистые волосы… Стюардессы красивы, почти как Альчук. Я время от времени кошусь на нее и сравниваю, кто красивее. Пожалуй, она. Или все-таки они – не понять.

– Вот бы, – говорю я, когда кончается фильм, когда уже там, в кино, победили всех бандитов, когда прошли все сцены с горячими поцелуями в тесном самолетном отсеке, когда стюардессы, несмотря на все перипетии и переживания, по-прежнему отутюженные и прекрасные, вывели, улыбаясь, по трапу всех перепуганных старичков и старушек и ушли к горизонту в обнимку со стройными высокими белозубыми мужчинами, – вот бы мне в стюардессы!

– С дуба ты рухнула, – отвечает королева, подпиливая розовые длинные ногти. – Пропадешь ни за грош, если будешь о красивой жизни мечтать. Приедешь в большой город, раззявишь рот – где тут меня ждут с красивой жизнью? И на панели окажешься в два счета.

– Ты прямо, как мама, говоришь…

– А мамы не всегда чушь несут. Пропадешь, и концов не найти. Какая из тебя стюардесса – ни кожи, ни рожи, ни характера. Там мало того что уметь подать себя надо, там еще много чего надо уметь. И много таких дурочек, желающих… А там ведь тоже не одна красивая жизнь – там своя грязь.

– А ты откуда знаешь про грязь?

– Да потому что всюду своя грязь, всюду. И чем красивее – тем под этой красотой грязи больше. Маленькая ты еще, раз этого не понимаешь. Маменькина дочка.

– Ну, Ань, ну что ты, ну никакая не маменькина…

– Да не смеши меня. Что ты в жизни видела? Ничего ты не знаешь!

«А что ты видела?» – хочу спросить я, но не смею. Я же маменькина дочка, а мама всегда меня учила: «Не приставай к человеку с вопросами. Не лезь в душу. Захочет – сам все расскажет». Недаром тетя Зина говорит, что мама – человек деликатный. Так что я прикусываю язык, мысленно даю себе по носу за попытку залезть в душу Альчук и возвращаюсь к более нейтральной теме:

– Нет, Ань, правда – почему бы не в стюардессы? Ты же сама говоришь – вырваться! Ну а если я даже дура, как все считают, ну пусть дура, но я же буду стараться и не хуже их смогу – и с детьми, и со старушками, и лимонад, и вообще… Ну вот пусть для инженера у меня мозгов нет, но тут ведь не надо быть инженером. Тут надо быть красивой и спокойной! А я могу быть спокойной. Я, когда у бабушки в деревне пожар был, не побежала с визгом, как некоторые, я вернулась и вещи собрала. И пьяных я не боюсь. Почти.

– Спокойной и красивой, говоришь? Ладно, спокойной. А красивой?

– Ну не всем же быть, как ты! А между прочим я советский фильм видела, «Еще раз про любовь», там Доронина стюардессу играла -а она тоже не худенькая!

– Сравнила. Во-первых, то Доронина. Во-вторых, это когда было. А в-третьих… Все, что про любовь, осталось в далеком прошлом. Ты тоже небось – любовь, любовь… Принца встретить хочешь. Ты хоть раз на самолете летала?!

Вопрос под дых. На самолете я не летала, конечно. Я только на поезде ездила, да и то один раз, в детстве. Но права же она была, права – надо выбираться отсюда! А то что же, я и на самолете ни разу в жизни не полечу? Альчук полетит, можно не сомневаться, куда-нибудь «туда», в экзотическую страну, туда, где пальмы, пляжи и «баунти». А я-то, я-то, неужели не полечу?

И когда через две недели по классу пускают очередной «девичий альбом» с фотографиями артистов, вырезанными из журналов, с нарисованными цветами и переписанными стихами, я, заполняя анкету, пишу: возраст – семнадцать лет, знак Зодиака – Весы, камень – сапфир, металл – медь, любимый цвет – морская волна, и так далее, и так далее, и так далее… А на странице «Кем ты хочешь быть?» пишу: «Стюардессой». Потом тетрадь идет по партам дальше и каждая из девчонок, открывающая эту страницу, находит мой ответ и смеется.

Мой самый главный человек

В поезде мне надо было ехать сутки, даже больше – вечер, ночь, день, еще ночь, и утром вылезать на вокзале. Мама специально выбирала поезд, чтобы на месте быть утром. Но просыпаться в плацкарте, целый день быть в плацкарте и засыпать там же… Еще только полпути пройдено, а кажется уже, что ты ехал в этом поезде всегда и будешь ехать в нем вечно. Никогда не кончится, никогда… Ты чувствуешь себя размокшей капустой в борще, пропитавшейся запахом чужого пота, влажных простыней, въевшейся в стены грязи, жареной курицы, сортира, ты варишься и варишься в этом борще, люди приходят и уходят, дети плачут, мужчины спят, старухи кряхтят и стонут… За день в вагоне сменилось столько лиц, что вечером я уже не могла вспомнить, кто лежал на соседней полке утром. Было душно, тяжко и страшно, я забилась в свой угол и лежала там, отвернувшись к стенке, дрожа мелкой дрожью в такт вагону.

С собой у меня было две книжки – «300 золотых сочинений» и учебник английского языка. Я пыталась читать сочинения, но буквы прыгали и сливались, и образ Катерины в «Грозе» путался с образами Наташи Ростовой и Аксиньи из «Тихого Дона». А учебник английского я и так знала почти наизусть. Я ехала в Ленинград, в Санкт-Петербург.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату