– Поосторожней с выражениями!
Импи-Лена подошла вплотную к владелице Гармоники и прошипела:
– Господин Суомалайнен на тебе никогда не женится, как бы ты ему ни вешалась на шею. Он пьяниц не переносит.
– Кто это пьяница и кто это вешается на шею?
– Ты!
– Врешь! Смотри, подам на тебя в суд, и тебя обвинят во внебрачной связи.
– В чем? Нет у нас никакой связи. Тебе это хорошо известно.
– Вот балда… Не знает даже, что такое шуры-муры… Руки Импи-Лены сжались в кулак, и в ее мощных мышцах сосредоточилась сила троих женщин. Она вцепилась в волосы хозяйки, уставилась в ее глаза и тихо произнесла:
– Мяхкие… Этот плод не по твоим зубам! Если ты сейчас же…
Импи-Лена выпустила всклокоченные волосы своей противницы, схватила табуретку и запыхтела. Аманда попятилась, затряслась от страха и выскочила в переднюю, где собрались жильцы дома послушать перебранку.
– Убирайтесь, или вас выбросят! – оскорбленно завизжала она. – Мне не нужны волостные иждивенцы.
Она скрылась в своей комнате и, задохнувшись от злости, стукнула кулаком о кулак. Мяхкие не была знакома с излюбленным афоризмом Еремиаса Суомалайнена: никогда не забывай о достоинстве, ибо только достоинство отличает человека от других живых существ…
Постепенно бушевавшая вовсю энергия Аманды сошла на нет. Она бросилась на постель и попыталась смыть слезами испытанное унижение. Только сейчас до нее дошло, что вожделенный плод ей не по зубам. Но побороться за него следует.
Вечер уже полностью вступил в свои права, но воздух еще сохранял удушливое тепло. Толпа ребятишек, резвившихся во дворе, уменьшилась и насчитывала не более полудюжины. Остальных позвали или увели домой.
Аманда снова сидела у окна, освещенного последними отблесками прячущегося за горизонтом солнца. Она гладила спинку Хатикакиса, переживая пустоту своей жизни. Что-то сломалось, что-то исчезло. У нее появилось сомнение в том, что она является хозяйкой своего дома. Аманда сидела босиком и не замечала непроизвольных движений шишковатого большого пальца правой ноги. Только когда под ноготь вонзилась вызвавшая боль заноза, она обнаружила, что царапала пальцем по щели, образовавшейся в обоях. Мяхкие со злостью столкнула кота на пол и принялась извлекать занозу. На том закончились ее душевные муки, а боль под сердцем переместилась под ноготь большого пальца.
Хатикакис, не проявляя, впрочем, ни малейшего цинизма, попытался опрудить икру ноги хозяйки.
У Суомалайненов этим вечером настроение также было унылым. Еремиас получил место в фотографии, которая занималась увеличением портретов, но сейчас уже был готов передать его любому другому. Более одиннадцати часов он нарушал домашний покой граждан, но охотников увеличить собственную фотографию так и не нашел. По мнению Еремиаса, это свидетельствовало о скудности эмоций, отсутствии благоразумия и излишней скромности народа Финляндии. И все же он в какой-то степени был доволен результатами истекшего дня: его всюду встречали любезно и приглашали приходить снова. Только в одном доме ему ответили грубо:
– У нас на портреты не молятся, ваше высочество.
– Извините, ваше ничтожество, – ответил Еремиас и закрыл дверь, на которой была укреплена небольшая табличка: «Общество слепых. Мастерская по изготовлению ершиков для чистки ламповых стекол».
Еремиас после дневного похода вернулся домой уставшим и голодным. Импи-Лена в ответ на его приветствие заявила, что уходит от них. Для Еремиаса ее заявление было подобно оглушительному удару. Он попытался доходчиво поговорить с этой женщиной – просительно, почти раболепно:
– Импи-Лена, не обращайте, пожалуйста, внимания на мелочи. Между людьми, случается, возникают размолвки. И, как я уже говорил утром, мы не собираемся растранжиривать ваши сбережения. Сейчас я поступил на службу…
– Служба! – в удивлении воскликнула женщина. – Неужели господин стал агентом фирмы Зингера?
– Ну нет, конечно, не такая мелкая должность. У меня ведь есть и другие возможности…
– Да, возможности у господина имеются, надо бы только использовать их на благо… Хорошие возможности. Но я все же решила уйти…
– Почему?
Женщина замолчала. Она скрыла от хозяина, что истинная причина ухода – вдова Аманда Мяхкие. Только из-за нее Импи-Лена хотела поменять место работы. Она украдкой взглянула на своего хозяина и почувствовала жалость к этому беспомощному и нерасторопному мужчине, у которого бедность отняла все, кроме его апломба. Импи-Лена попыталась ответить, но подобрать нужные слова оказалось так же трудно, как проехаться на санях по песку.
– Конечно, я знаю, что получу свои деньги обратно и даже с процентами, но сейчас я решила уйти, – наконец произнесла она.
– Уйти да уйти. Куда?
– Не знаю. Пойду куда-нибудь. Да и годы уже не те.
Импи-Лена всегда страшилась старости, хотя до конца и не верила в ее приход. Еремиас, в свою очередь, замолчал. Только сейчас до него дошло, кто являлся его опорой и защитой. Импи-Лена действительно хорошая женщина: верная, надежная и старательная. Но одинокая. Старые девы обычно одиноки, но живут дольше замужних, ибо неумирающая надежда манит их к жизни.
