– Славить Христа никогда не зазорно, – возразил учитель. – Мы забыли Господа нашего и поэтому оказались сейчас в таком положении.
– Во всяком случае, я чист, как стеклышко.
– Я говорю не о состоянии опьянения, а о душевной муке. Мы должны возблагодарить Господа песней и музыкой.
– Вы можете приветствовать Господа днем, – спокойно ответил Кафтан. – Сейчас не время для пирушки. Плыви, старикашка, в свою люльку и дай поспать. Ну, двигай-двигай. Или тебе помочь?
– Сегодня день рождения Освободителя рода человеческого, – напомнил учитель.
– Да будь их хоть сотня. Следует слушаться майора. Это ночлежка, а не концертный зал. Если песня тебе так дорога, беги на авеню и дери себе глотку сколько влезет.
– Вы издеваетесь над Богом! – вскричал учитель.
– Помолчи, добрый человек, и не думай о себе лишнего, последний раз предупреждаю. Мера моего терпения – всего лишь кружка, а не бочка. Господи, как я устал! От Рождества, от дней рождения!
Воцарилась тишина. Жильцы улеглись отдыхать. Кафтан бросил еще один предупреждающий взгляд на Малышку Лехтинена, отошел в дальний конец зала и завалился на кровать. Но бывший учитель все еще пребывал в рождественском экстазе. Он чувствовал неукротимую потребность спеть еще одну песню. Это была его манера исповедоваться. Как бы презирая правила поведения в ночлежке и призывы Кафтана соблюдать закон, он шепотом сказал Малышке Лехтинену:
– Это ночлежный дом Армии спасения, в котором спасаются от ночных улиц бедные души, попавшие в затруднительное положение. Всемогущий поймет нас и изменит правила в согласии с нашей верой. Для него огромная радость слушать ревностное песнопение в рождественскую ночь. С позволения Господа нашего сыграй «Рождественская ночь, праздничная ночь». Сольемся с хором ангелов.
Постояльцы ночлежки стали бросать с кроватей заинтересованные и настороженные взгляды на Малышку Лехтинена, который начал играть на губной гармошке. Проснулись теперь уже все; недвижным оставался только спящий на кровати у дверей. Малышка Лехтинен заиграл без тени робости, а его музицирование сопровождал надтреснутый тенор бывшего учителя.
Кафтан сбросил с себя одеяло, встал на ноги и с безразличным видом подошел к музыканту. Он вырвал свечу из руки исполнителя и бросил ее к дверям. Музыка и пение тут же прекратились. В темной спальне некоторое время стояла тишина, но внезапно постель возле дверей вспыхнула ярким пламенем.
– Господь наказывает нас! – в страхе воскликнул учитель.
– За что? – спросил Кафтан и бросился искать выключатель.
Поднялся страшный шум и галдеж. Люди вскакивали с постелей и бегом неслись к двери. Сохранявший спокойствие Кафтан включил свет и бросился будить спящего, постель которого со стороны ног уже пылала огнем. Офицер Армии спасения влетел в помещение, но тут же выскочил на улицу с криком о помощи. Кто- то принес ведро воды и протянул его Кафтану, будившему спящего человека. Наконец тот проснулся и завопил от страха. А лицо Кафтана осветилось нежданной радостью.
– Это ты, мой дорогой, ты! И все еще в глубоком сне! Кафтан вылил воду на постель, протянул пустое ведро бывшему юристу и скомандовал:
– Еще воды! Здесь писака, мой братишка! Воды, воды!
Кафтан повернулся к учителю и со злостью крикнул:
– Молись!
Учитель закрыл лицо руками и жалобно простонал:
– Это больше не поможет… Человек уже горит…
Пока остальные стояли неподвижно, Кафтан стащил Йере за ноги на пол и принялся одеялом с соседней кровати тушить загоревшийся соломенный матрац. Йере согнулся крючком, втолкнул руки между коленями и жалобно завыл.
– Да это же мой собрат по искусству! – произнес Малышка Лехтинен. – Скоро он сыграет на небесной гармошке.
– Господи, помилуй его! – воскликнул учитель. – Его одежда в огне!
Юрист принес Кафтану второе ведро воды. Тот половину вылил на постель, а остатки – на голову Йере.
– Тащи еще, – бросил Кафтан юристу, – да лей побыстрее.
Кафтан стащил с Йере брюки, нежно приговаривая:
– Мой любимый дружище! Проснись, черт возьми, я твой ближайший друг! Знаю, что у тебя огненная душа, но мнение хочется, чтобы ты сгорел во сне.
Йере съежился в комок, закрыл лицо руками и завыл еще громче:
– Помогите! Я горю! Ионас… Лидия… Я…
Глава девятая,
в которой Йере с неприятным чувством очнулся от долгого сна, в который погрузился в конце второй главы, и принялся писать повесть о бедняках, обладающих достоинством, которых он встречал и во сне и наяву
– Я тону! Спасите!
Руки Йере крепко сжимали края кровати, ноги сталкивали одеяло, а губы тряслись.
– Помогите! Ионас!
