волшебных существ, сотканных из звездного света и ветра. Казалось, их танец – такая же неотъемлемая часть этого мира, как сама улица – длится целую вечность, неизмеримо больше приближая их к сокровенным тайнам бытия, чем любой из дней, проведенных Дайной в Кингсбридже в погоне за тем, что она сама теперь воспринимала как бессмысленные и фальшивые ценности. Она смутно сознавала, что причиной тому – отсутствие здесь каких-либо следов цивилизации, по крайней мере той, которую она знала. Она вдруг здесь обнаружила посреди грязи, бедности и невежества некую высшую чистоту, непонятную, а потому подлежащую уничтожению для любого, из ее прежних знакомых. Понимая идеалистичность и сентиментальность подобной мысли – основание достаточно веское, чтобы делиться ею с кем-то – Дайна, тем не менее, не сомневалась в ее правильности: только что у нее на глазах произошло чудо, благодаря которому она перенеслась на много тысячелетий назад к моменту зарождения первой человеческой цивилизации. И, одновременно с воодушевлением, она испытывала и грусть от того, что они обладают какой-то основополагающей способностью, которая, возможно, никогда не будет доступна ей, и решила смириться с ролью зрителя, наблюдающего за тайным обрядом.
– Пошли, – сказала она, когда все закончилось, и Бэб ввел ее внутрь.
Ресторан представлял собой помещение с низким потолком, пол и стены которого были отделаны старинной итальянской плиткой, кое-где потертой и даже побитой, но большей частью все еще блестящей. Было невозможно сказать, из каких соображений владелец заведения оставил старинный декор: финансовых или эстетических.
Тощий официант, чья кожа выглядела такой светлой, точно его посыпали мукой, посадил их за маленький столик в самом углу. Бэб, ободряюще улыбнувшись Дайне, сказал:
– Поздравляю, мама. Сейчас ты попробуешь настоящую пищу нигеров. Предоставь мне возможность сделать заказ. – С этими словами он забрал меню из ее рук.
Отдав распоряжения официанту и дождавшись, пока принесли первое блюдо – требуху, обжаренную на открытом огне так, что она хрустела на зубах, – поинтересовался:
– Так как насчет твоего дружка из дома в Бронксе? – он говорил так, будто речь шла о другой вселенной, а не о северной части того же самого города, где они находились.
– Я же сказала, у меня нет никого.
– У такой милой девочки? – он покачал головой и принялся за требуху. – Но семья-то, черт возьми, у тебя есть, мама.
– Мой отец умер. – Дайна опустила голову, уставившись на скатерть, на которой в шахматном порядке чередовались красные и белые квадраты. – Что же до моей мамы, то я ей на хрен не нужна...
– Эй, тормози. Тебе не следует разговаривать так.
– Почему? Ты говоришь точно так же.
– Я – изгой, отброс общества, мама. Тебе не стоит перенимать у меня ничего из этого. Мне приходится ругаться, потому что иначе меня не будут понимать. – Он подмигнул Дайне. – В конце концов, я – нигер и не знаю, как говорить по-другому. А тебя воспитывали как следует, мама. Ты ходила в школу. Так что ругаться тебе нет никакой нужды.
– Мне кажется, тут нет ничего особенного. Ты слышал о Ленни Брюсе...
– Хм. – Бэб осуждающе покачал головой. – Мама, тебе еще многому надо учиться. Кого волнует, что думаешь ты или я? Все дело в том, что они, – он откинул голову назад, – там. И им не нравятся все эти ругательства. Запомни: они любят все легкое и спокойное. Красивые, приглаженные перышки. Ешь эту пишу богов, мама. – Он указал жирным пальцем на тарелку. – Если она понравится тебе, как настоящему Нигеру, я буду счастлив.
Некоторое время они продолжали есть молча. Маленький ресторанчик был набит битком. В нем царила веселая, дружеская атмосфера; почти все посетители знали друг друга, и сидевшие за соседним столиком оживленно беседовали и обменивались добродушными шутками. Дайна не видела ничего подобного ни в одном из ресторанов в центральной части города.
Они сидели возле окна с двойными рамами, выглядывавшего на задний дворик, заросший бурьяном и заваленный грудами черного булыжника. В сумерках черные руины на месте разрушенных зданий искажали представление о расстояниях: казавшиеся Дайне далекими бледно-желтые огоньки светились в окнах вторых и третьих этажей обшарпанных кирпичных зданий, стоявших в соседнем квартале.
Входная дверь, отворилась, впустив человека, блестящая кожа на вытянутом лице которого была чернее ночи. Бэб, оторвавшись от еды, повернул голову и следил за вошедшим, пока тот не спеша приближался к их столику. Он был одет в желто-коричневый костюм с такими большими лацканами на пиджаке, что они заканчивались у самых плеч, и темно-коричневую рубашку, из-под расстегнутого ворота которой выглядывали шесть или семь рядов тонких золотых цепочек. В углу его рта торчала длинная кухонная спичка, а когда новый посетитель подошел поближе, Дайна заметила, что он не переставая энергично всасывал воздух сквозь стиснутые зубы. Ей также бросилось в глаза, что губы его с одной стороны были чуть вывернуты наружу и оставались в таком положении независимо от меняющегося выражения на лице.
– Что нового, приятель? – он протянул розовую ладонь, и Бэб с размаху шлепнул по ней своей.
– Привет.
Незнакомец не сводил глаз с Дайны.
– Что это такое, нигер? – Он зацепил носком высоких ботинок свободный стул и, выдвинув его из-под столика, сел. – Похоже ты отхватил себе отличный кусочек прелестного белого мяса.
– Смайлер, у тебя есть что сказать мне? Если нет, то можешь убираться отсюда.
Смайлер улыбнулся в ответ, сверкнув золотыми коронками на передних зубах.
– У меня складывается ощущение, что ты становишься чересчур обидчивым.
– Что тебе нужно, приятель? – Бэб вновь прервал возобновленную было трапезу и, вытерев пальцы, пристально посмотрел на собеседника. – Я сказал, проваливай.
Смайлер задумчиво пожевал губами, и красно-белая головка спички запрыгала у него во рту.
– В чем дело, нигер? Ты забыл, что белым мясом следует делиться, особенно сладким кусочком вроде
