Оторвав пылающие губы от жадного рта Джэсона, она обернулась и увидела прямо перед собой смеющееся, охваченное вожделением лицо Люси. Оно было так близко, что Люси понадобилось чуть наклонить голову, чтобы поцеловать подругу. Дайна вздрогнула, ощутив прикосновение скользкого, длинного языка и горячее дыхание Люси, и вместе с этой непроизвольной реакцией тела к ней вернулась способность соображать. «Господи! – испуганно подумала она. – Что я делаю?»
С тихим восклицанием она отстранилась от Люси и в следующий миг высвободилась из объятий Джэсона. Он глубоко застонал.
– Нет! – вскричала она. – Нет, нет, нет! – И спрыгнув с развороченных простыней, кинулась бежать из комнаты.
Дайну охватывало чувство стыда всякий раз, когда она вспоминала об этом случае. Не столько из-за того, что это произошло, только из-за мысли о том, что она знала с самого начала, кто забрался в ее постель в ту ночь – знала и хотела, чтобы это было именно так.
Рассердившись на себя, она резко вырвалась из рук Ясмин.
– Правильно! – воскликнула та, ошибочно истолковывая движение Дайны. – Злость намного лучше слез.
– Я уже перестала лить их по кому бы то ни было, – голос Дайны прозвучал странно и неприятно для нее самой.
Ясмин приблизилась к ней и встала рядом. Взгляды их обеих были устремлены в океанскую пучину.
– Да и вообще, что нам оплакивать? Тебе или мне. – Ясмин натянула висевшее у нее на шее полотенце. – Все осталось в прошлом... Все это гнилое дерьмо. И прошлое забыто. – Она вздохнула. – Его вспоминают только у Стены.
Дайна, повернув голову, вопросительно посмотрела на нее.
– Я говорю, – пояснила Ясмин, – о Стене плача. Да-да, не удивляйся. Ведь я наполовину израильтянка... сефарди, точнее говоря. Вот почему у меня такая темная кожа, хотя моя мать француженка, светловолосая и светлокожая. В Иерусалиме, у Стены историю еврейского народа помнят и чтут. – Она положила локти на полированные деревянные перила. Увидев ее свисающие, точно виноградные грозди, груди и плотно облегающие изящные ягодицы трусики. Дайна почувствовала легкое головокружение.
– Я рано узнала, – продолжала Ясмин, – что я хочу, и научилась добиваться своего... всеми правдами и неправдами. Мы, израильтяне, очень упорный народ.
– Тогда, с чего бы тебе испытывать угрызения совести из-за Джорджа? – резко поинтересовалась Дайна. – Ты получали то, чего добивалась. – Говоря это, она сознавала, что злится на саму себя.
Если Ясмин и чувствовала себя задетой, то предпочла не показывать этого.
– В конце концов, я всего лишь человек. – Она улыбнулась. – Мой отец – очень гуманный человек. Он говорил, что стал таким на войне, будучи вынужденным убивать врагов.
– Как по-твоему он стал бы делать это опять? – спросила Дайна. – Я имею в виду убивать.
– Да, – не раздумывая, ответила Ясмин. – Потому что это потребуется для защиты нашей родины. К тому же на поле сражения нет места для гуманности, ибо речь идет о выживании.
Дайна вспомнила Жана-Карлоса и его рассказ о побеге из Марро Кастл. 'Мне пришлось задушить охранника, – сказал он без малейшего намека на бахвальство. – Наступил момент, когда передо мной открылась возможность. Всего лишь доля секунды, заметь. У меня не было времени на философские размышления. И вот что я открыл для себя в тот момент: организм человека обладает волей к выживанию. Эта воля сильнее всего остального. Я не говорю о долге или героизме – все это совершенно иные понятия. Я имею в виду состояние за миг до смерти. Твоей, не чьей-то чужой. Организм обладает волей, которая высвобождает все имеющиеся в его распоряжении ресурсы.
«Меня жестоко избивали, и если бы я позволил этому продолжаться, то наверняка умер бы в тот же день. Отказаться от предоставившейся возможности было бы чистым безумием. Это не имело отношения к гуманности. Ни малейшего. Я передал контроль над своим телом животному инстинкту. И он выполнил свою задачу. Ты, Дайна, должна научиться тому же самому. Ты должна не бояться этой части твоего существа».
«Я не знаю, способна ли я на это», – возразила она, вспоминая свою беспомощность много лет назад.
«Посмотрим, – сказал Жан-Карлос, почесывая нос указательным пальцем, на котором виднелись следы шрамов. – Посмотрим».
– Ясмин...
Та обернулась и длинные, иссиня-черные волосы, раздуваемые ветром, задели щеку Дайны.
– Да?
Дайна была на грани того, чтобы спросить ее о том же, о чем когда-то (теперь она не сомневалась в этом) хотела спросить Люси. Однако сейчас, как и тогда, она не могла решиться. Прежний страх приклеил ее язык к небу. Она никак не могла принять эту часть себя; слишком могущественные силы, таившиеся там, только и ждали возможности вырваться на свободу. 'Что со мной станет, во что я превращусь, – думала Дайна, – если я спрошу Ясмин: «Ляжешь ли ты со мной в постель?»
Вместо этого она, вытерев лоб кончиком полотенца, поинтересовалась:
– Как насчет ленча? В каюте найдется холодная закуска.
Однако внизу Дайна почувствовала себя еще более неуютно из-за тесноты помещения. Ей с трудом удавалось не смотреть на гибкое тело Ясмин, красивый изгиб ее смуглых плеч, чуть округлый живот и великолепные бедра, казалось излучавшие тепло.
– Я хочу рассказать тебе о странном случае, – сказала Дайна, стараясь отвлечься от мыслей о сексе. – Ты помнишь день, когда Крис приехал за мной на съемочную площадку?
Ясмин, намазывая горчицу на толстый кусок пшеничного хлеба, коротко кивнула. Она положила сверху
