колебалась, прежде чем отобрать у него жизнь? – Хэтер молчала. Он протянул руку, показывая на Бока. – Ну так вот, перед тобой просто еще один кролик. Нарисуй в своем воображении эти круглые бессмысленные глаза и белый мех. Из него может выйти неплохое жаркое, а?
Распахнув глаза, она взглянула на Бока и задрожала всем телом.
– Я не могу. Не могу, – повторяла она.
– Ты можешь, и ты сделаешь это, – возразил Эль-Калаам. – Иначе..., – раздался громкий щелчок: Рита взвела курок своего пистолета. Хэтер вздрогнула, – ...Рите придется прикончить тебя.
Хэтер обернула пальцы левой руки вокруг правой кисти. Она держала пистолет в идеально выпрямленной руке.
– Взгляни-ка, – заметила Рита. – Она запросто может сделать это.
Хэтер увидела мишень в прорези на мушке. Бок молча смотрел на нее снизу вверх. Она потянула за курок, но в последний миг вскинула руки. Прогремел оглушительный выстрел. С потолка посыпалась штукатурка.
– Ладно, – сказал Эль-Калаам.
Хэтер опять задрожала.
Забрав у нее пистолет, Эль-Калаам направил его в голову промышленника и спустил курок. Бок рефлекторно раскинул руки в стороны: пуля попала ему в левый глаз. Кровь брызнула из раны на одежду Хэтер и Эль-Калаама. Долю секунды Бок смотрел на девушку неповрежденным глазом, затем покачнулся и упал замертво.
– В этом, – обратился Эль-Калаам к Хэтер, – и заключается разница между мною и тобой. Я знаю, когда нужно убивать, а ты – нет.
Солнце скрылось на западе, утонув в бездонной пучине Тихого океана, и его естественный свет сменился сиянием неоновых огней Лос-Анджелеса, издалека кажущимся розоватым. Где-то далеко-далеко шумели верхушки пальм и джакаранд, и к свисту ветра примешивалось низкое рычание койотов, бродивших по склону великолепных холмов.
Поблизости же раздавался треск, имитирующий автоматную стрельбу, вроде того, какой бывает во время запусков целых связок шутих и фейерверков. Ночная тьма отступала перед ярким светом мощных прожекторов, заливавшем площадку, на которой актеры массовки отрабатывали причитающиеся им деньги.
Сидя в полумраке. Дайна с каким-то странным отчуждением подумала о себе, как о главном персонаже пьесы, разворачивающейся с наступлением сумерек. Она почувствовала, как ее окутывает траурное покрывало ночи.
Вспомнив о сцене, снимавшейся днем, она слегка поежилась. Окружавшие ее со всех сторон элементы сложной осветительной системы, походившие на части черного скелета гигантского существа, олицетворяли для Дайны физический скелет фильма. Каждый день на скелет они накладывали куски плоти: мясо, мышцы, сухожилия, кожу, пока наконец не наступил момент, когда картина стала расти сама по себе подобно ужасному мифическому чудовищу, пробужденному к жизни их магической силой. Уже состоялись просмотры потоков – Марион, бывший вне себя от радости, лично настаивал на этом – и они повергли в изумление всю съемочную группу до единого человека. Даже технический персонал. Особенно технический персонал – утомленных долгой и кропотливой работой людей, на чьих глазах происходило сотворение фильма с самой первой минуты. «Хэтер Дуэлл» стала реальностью, неоспоримо могущественной, внушающей благоговейный страх.
У ног Дайны лежала кипа макулатуры: последние выпуски «Вэраети», «Голливуд Репортер» и «Дейли Взрасти». Во всех помещались статьи о фильме и о ней – Дайне Уитней. Среди них лежала заметка из «Нью-Йорк Тайме», написанная необычайно хвалебным тоном, посвященная картине, однако повествующая о ее примадонне. 'Окрыленная своей последней главной ролью в ленте «Хэтер Дуэлл» Дайна Уитней превратилась в наиболее обсуждаемую леди Голливуда. По словам рекламного агента Берил Мартин и нескольких влиятельных представителей «Твентиз Сенчури Фокс...».
Стало очень тихо. Актеры массовки ушли, научившись тому, как нужно имитировать убийство себе подобных.
Внезапно, как это бывает в пустынях, все вокруг скрылось в непроглядном мраке ночи. Дайна подняла голову, точно прислушиваясь.
В конце концов, она встала, оставив пачку газет лежать на прежнем месте. Она переживала необычайное удовлетворение, доступное лишь творцам-художникам: живописцам, писателям, актерам, каждый раз заново живущим и умирающим при создании новой работы.
Она протянула руку к небу. «Именно ради этого я стала актрисой, – размышляла Дайна. – Чтобы познать это чувство». Однако она понимала, что за ним скрывалось нечто большее: власть, возможность контролировать и управлять. Ключом к осознанию той истины стали ее частые визиты в «Нова Берлески Хаус». Она поймала себя на том, что наверное, в стотысячный раз ломает голову над вопросом: что было важней для Денизы – ее чувственные выступления на дешевой сцене «Нова» или работа над «Пи-Эйч-Ди» в университете.
Она сбежала к своему трейлеру по металлической лесенке, стуча каблуками по ступенькам, точно молотом по наковальне, торопясь вернуться в реальность или удалиться от нее. Теперь она не могла сказать этого с уверенностью.
В огромном камине горел огонь, что само по себе было весьма странно. В придачу, на столике возле софы стояли восемь серых металлических коробок с 35-миллиметровой пленкой, аккуратно сложенные в две стопки.
– Мария! – позвала Дайна. Ответа не последовало, хотя Мария должна была оставаться в этот день допоздна. Дайна отнесла чемоданы в холл: по дороге из студии она заехала к себе домой и забрала оттуда всю нужную ей одежду. Остальное она решила купить в ближайшие дни.
Она пересекла обширную гостиную и приблизилась к камину. Яркие красные язычки пламени бросали вызов холодным синим и зеленым оттенкам на картине с русалкой, заставляя бледную кожу последней неестественно светиться, отчего казалось, что морская дева ерзает на камне от неудобства. Дайна подошла к столу. На коробках с пленкой не было никаких надписей или отметок. Подняв верхнюю, Дайна прочитала снизу название картины «Над радугой», выведенное краской. Под ним от руки было написано:
