Он был членом сената уже шестнадцать лет, очень быстро приобрел популярность, а в последние два года именно к нему апеллировал президент в надежде получить от сенаторов положительные ответы на наиболее важные из своих законопроектов. Он считался центристом и до недавнего времени был председателем сенатского комитета по разведке.
- Как я понимаю, вы оказали моему Джексу особый прием.
- Я просто сделал то, на что он напрашивался. Ничего более.
- Вероятно, - Готтшалк заложил руки за спину и пожевал губами, как бы обдумывая ответ Трейси. - Что ж. Стивен порою бывает грубоват, - сенатор усмехнулся. - Это одно из его наиболее полезных качеств.
Трейси молчал.
- К тому же он не разделяет моего восхищения вами.
- Простите?
- Но я действительно вами восхищаюсь. Неужели это так трудно понять? - Он повернулся к Трейси, его чистые синие глаза сверкали. - Я терпеть не мог Джона Холмгрена, потому что считал, что его, скажем так, пацифизм и чрезмерное внимание к гуманитарным проблемам могли нанесли вред нашей партии, раздробить ее. А если бы он стал президентом... Да я просто в ужас прихожу от того хаоса, который он мог натворить в международных делах.
Но, черт побери, я осознаю, какой серьезной угрозой он был для меня. Я никогда его не недооценивал. Его... или вас. Я знаю о вашем таланте проведения компаний и дирижирования прессой. Дьявол, вы в этом деле - лучший из лучших. Вот почему я обратился к вам. Я хочу, чтобы вы присоединились к моей предвыборной кампании.
Трейси молча взирал на него. Он не верил своим ушам. Он не мог в это поверить: Атертон Готтшалк олицетворял все то, от чего Трейси однажды с отвращением отвернулся.
- Боюсь, вы напрасно потратили время.
- Подождите, подождите. Не спешите с решениями. Я знаю, что вы с Холмгреном делали все, чтобы лишить меня шанса на выдвижение на предстоящем съезде. Я также знаю о ваших дальнейших планах. Так почему бы вам не подумать о моем предложении? Планы уже составлены, и я могу их принять, естественно, слегка изменив в соответствии с моими взглядами. Что вы на это скажете? - Он изобразил 'кандидатскую' улыбку. - Такой шанс представляется раз в жизни, Трейси, потому что в августе я стану кандидатом от моей партии. И вы будете рядом со мной. Я очень высоко ценю таких людей, как вы. Вы - великолепная комбинация разума и решительности. Мне это нравится. Мне это импонирует.
- Вы говорите о невозможном, - сказал Трейси. - Мы с вами никогда не сможем смотреть на проблемы одними глазами.
- Черт, дружище, да кого волнуют проблемы? Мы с вами - не двое политиков, которые по любому поводу бьются рогами. Это не та игра. Вы - мой советник по связям с прессой.
Взгляд Трейси был тверд:
- Совершенно верно, это не та игра. Я привык верить в то, что делаю.
- Тогда вы в нашу игру вообще играть не умеете. Это я вам сразу говорю.
Трейси пожал плечами. Готтшалк внимательно его разглядывал:
- Что ж, если вы не принимаете моего предложения, я могу сделать вывод, что вы собираетесь работать на этого слабака Билла Конли, если он вознамерится занять то место, которое его бывший босс так безвременно покинул.
- Я пока еще не принял никакого решения.
- О, бросьте! Вы собрались ссать в ту же дырку, что и Конли. Я знаю об этом.
- Что ж, возможно.
Готтшалк помолчал.
- Значит, начинается новая гонка, но, будьте уверены, на финише первым буду я, - внезапно блеснувший из-за ветвей луч солнца заставил его мигнуть. И запомните: когда по улице мчится паровой каток, благоразумный человек либо отступает в сторону, либо запрыгивает на сиденье. Так я это себе представляю. И у вас есть реальный шанс оказаться на сиденье, - он похлопал Трейси по плечу. - Хорошенько подумайте об этом. Вам предстоит блестящая карьера.
И с этими словами он ушел. Он уже не боялся испачкать туфли, поэтому уверенно шагал через дорожку для верховой езды. На мгновение за кустами мелькнул блестящий черный лимузин - и исчез за поворотом.
На востоке собирались облака, видно было, что им не терпится пролиться дождем. Стало душно, молодые мамаши спешно ринулись к выходу из парка, толкая перед собою коляски.
Через лужайку двигалась фигура в коротком плаще. Как бы передумав, человек развернулся и направился к Трейси. Руки у него были засунуты в карманы, ветер раздувал полы плаща, и они хлопали по толстым твидовым брюкам.
Господи, подумал Трейси, он так и не научился прилично одеваться.
- Новая карьера в новом городке? - осведомился Ким. - А ведь пепел сожженного не успел остыть.
- Вот уж не думал, что я тебя еще когда-нибудь увижу, - но, говоря это, Трейси уже прекрасно понимал неизбежность встречи: именно это тогда прочла в его лице Май. Они действительно не должны были больше встречаться. Но вот Ким здесь, и это означало, что Фонд вспомнил о нем. Они о нем и не забывали.
- Я тоже, - Ким пожал плечами. - Давай, пройдемся. Просто пара старых приятелей на прогулке.
- Мы никогда не были друзьями.
Ким кивнул:
- Тогда в память о прошлых временах, - он старался не прикасаться к Трейси. - Было время, когда я думал, что ты нам больше не нужен. Видишь ли, я всегда считал тебя талантливым, но ужасно капризным дитятком. И потому бесполезным.
- Но теперь ты считаешь иначе, - Трейси не мог удержаться от сарказма. Ким снова кивнул.
- Верно. Мы оба стали старше. И сейчас многое видится иначе.
Трейси почувствовал, как в душе его поднимаются неприятные воспоминания, словно муть со дна, потревоженного пловцами озера:
- Зрелость дарует также способность объективно смотреть на прошлое.
Назойливый свет ламп, потное лицо Кима, внушающее вьетконговцам чуть ли не мистический ужас. В Бан Ме Туоте они предпочитали называть действия Кима 'волшебством чтобы не употреблять другое определение.
Ким был настоящим мастером, виртуозом по получению информации даже от самых стойких.
- Теперь я понимаю, насколько ценным был твой вклад в дело Фонда. - Пошел дождь, и Ким поднял воротник плаща. - Хотя и должен признать, что был несколько шокирован, когда Директор попросил именно меня встретиться с тобой. Почему я? И знаешь, что он сказал? 'Я не хочу, чтобы его соблазнили сладкими речами'.
- Как бы там ни было, я ни в чем не желаю участвовать, - Трейси остановился и повернулся к Киму. Они стояли под старым дубом, кора которого была покрыта надписями, сделанными аэрозольной краской. - Я хорошо тебя знаю, Ким. Твое 'волшебство', резню, которую ты устраивал в джунглях. Когда дело касалось кхмеров, ты превращался в машину для убийств.
- Я был таким же, как все в Бан Me Туоте.
Трейси покачал головой:
- Нет. Ты проделывал все с таким смаком, что это пугало. Ты был по-настоящему заинтересован. Ты ненавидел кхмеров так же, как ненавидел коммунистов. Это коммунисты убили твою семью, да?
Ким не ответил. Он смотрел на Трейси и слушал, как мягко шуршит в листве дождь. Ноги у него уже промокли насквозь. Раздался какой-то резкий звук, он повернул голову, и Трейси увидел белый шрам, сбегавший от уха к груди. Потом Ким снова повернулся к нему и улыбнулся:
- Все это уже история. Какое она теперь имеет значение?
- По-моему, ты принимаешь меня за дурака. Для тебя это изменило все. И только из-за этого ты живешь и действуешь.
- Ты не понимаешь меня, Трейси. Но объяснять нет смысла. Мы стоим здесь, под дождем, и обмениваемся оскорблениями, словно пара школьников, - от дождя все вокруг стало серым. - Ты
