помельче, но поувертливей, и Макоумер попросту врезал ему тяжелым ботинком между ног.
И лишь после этого увидел ту, из-за которой разгорелась драка: с первого взгляда на нее стало ясно, что сражались пехотинцы не зря.
Она была очень высокой, почти шести футов ростом, с длинной шеей и большими миндалевидными глазами, которые взирали на все спокойно, как бы из другого мира. У нее были узкие бедра, широкие плечи и непривычная на Востоке большая грудь.
- Наследство моей маменьки, - сказала потом она Макоумеру, поглаживая грудь, отчего у него сразу пересохло во рту. - Она была из камбоджийской королевской семьи.
- А отец кто? - спросил он. Они пили 'скотч' в ее небольшой квартирке, в нескольких минутах ходьбы от штаба. Она улыбнулась:
- Он из Южного Вьетнама. Очень могущественный. Очень богатый.
Девушка много рассказывала об отце - она им восхищалась.
- Идет война, - сказала она как-то темной грозовой ночью, - и он делает деньги. - Она пододвинулась поближе: каждое ее движение было полно непередаваемой грации. - Это не значит, что он бессовестный, просто он умнее, чем другие.
Ночь дрожала от громовых раскатов, ставни хлопали на ветру, но они не замечали непогоды - она сильнее электризовала их и без того наэлектризованные тела.
- Сейчас нетрудно сделать деньги, - сказал он немного погодя, - Не хватает ни товаров, ни услуг. Она с сомнением поглядела на него:
- Ну, если это так просто, почему же ты не делаешь деньги?
- Потому что мне нужно другое, - по черепичной крыше забарабанил дождь. Мне нужна власть.
- Над кем? Над людьми?
- Над судьбой.
Она рассмеялась - смех у нее тоже был особенный, теплый, музыкальный:
- По-моему, времена империй и императоров давно миновали.
- Возможно, - мягко ответил он. - Но разве не за это ты любишь и уважаешь своего отца?
Он вступил с нею в связь, полагая, что прервет ее, когда только пожелает. Он всегда так поступал, а здесь, в этом конце света, отношения могли быть только такими: непостоянными, мимолетными, как сон. Такими их делала война.
Но понял он, что она значила для него, только когда она исчезла. Он даже не мог себе представить, что какая-то женщина может так много для него означать.
Физически она волновала его как никакая другая ни до, ни после. Когда он прикасался к ней, вся его прошлая жизнь испарялась как туман. Только в ней находил он истинное освобождение. Он рассказывал ей обо всех своих делах, обо всем, что видел. С нею он словно изгонял дьявола войны, потому что война была для него праздником, и он сознавал греховность такого отношения.
Это был совершенно новый для него опыт - его связывал с ней не только секс, похоже, это и была любовь, а он-то считал себя совершенно неспособным на подобное чувство.
Но все это он понял лишь тогда, когда вернулся из своей заключительной и самой ответственной миссии в Камбоджу - именно в том рейде он и заложил основы новой жизни, основы организации 'Ангка'. Он вернулся - и нашел крохотную квартирку в Бан Me Туоте пустой.
Никто не видел, как она уходила - он в этом убедился, он предпринял самые активные розыски. Но в одном он был твердо уверен: она исчезла не по своей собственной воле.
Вариантов существовало множество. Она неоднократно говорила ему, что в ее жизни не было других мужчин. Но ведь в те ночи, когда он пропадал в джунглях, когда вытирал со своего тесака кровь красных кхмеров... С кем она бывала в те ночи? Память вновь и вновь возвращалась к их первой встрече, к сражению, устроенному двумя морскими пехотинцами. Может, она была замужем? Или спала с кем-то еще из спецподразделения?
Правды он так никогда и не узнал. Но за то время, что оставалось у него до отправки назад в Штаты, он набрал столько информации, что разобраться в ней ему было не под силу: она была платным информатором Вьетконга; она работала на кхмеров; на подпольщиков Камбоджи; она была двойным агентом, передававшим коммунистам тщательно подготовленную в недрах спецсил дезинформацию.
Это были тяжелые дни, несмотря на то, что внутри у него уже все бурлило от предвкушения всех тех чудес, которые принесет ему 'Ангка'. Он снова и снова припоминал свои долгие разговоры с ней. О скольких своих заданиях он ей рассказал, какими сокровенными мыслями успел поделиться? Но разве это было важно? Важно было совсем другое: его любовь, его желание. Она принадлежала ему - вот что было важнее всего.
И она была последней неразгаданной им в жизни загадкой.
В Музее современного искусства было пустынно - перед входом затеяли ремонт, земля была перекопана, стояли бульдозеры, и поэтому посетители не очень-то сюда стремились.
Внутри было прохладно, серые стены и белый каменный пол создавали прекрасный фон для ярких живописных полотен.
Сенатор Харлан Эстерхаас был довольно мрачным господином крупного сложения с шапкой желтовато- седых волос над толстощекой физиономией. На кончике носа у него сидели очки в черной оправе, одет он был, несмотря на погоду, в темный костюм с жилетом.
Каждый, кто впервые видел сенатора, совершал одну и ту же ошибку недооценивал его. Он и в Вашингтоне сохранял вид деревенского простачка, и потому окружавшим казалось, что с ним довольно легко справиться.
Но все это было отнюдь не так. Он был хитрым и весьма опытным в часто незаметных для внешнего наблюдателя сенатских баталиях. И теперь, широко шагая навстречу Эстерхаасу, Макоумер думал только об одном: как бы не дать ему возможностей для маневра.
- Сенатор, как я рад снова вас видеть! - Он, широко улыбаясь, пожал Эстерхаасу руку. - Ну, как дела на холме?
- Должен вам сказать, - ответил Эстерхаас глубоким грубоватым голосом, что получить от этого конгресса какие-либо одобрения - все равно, что драть зуб без наркоза. Господи, если что и меняется, то только к худшему. Нам нужны новые вооружения, но еще больше мы нуждаемся в притоке свежей крови, в .свежем взгляде на доктрину обороны. А на холме все пребывают в полнейшей апатии, что, откровенно говоря, меня пугает - это стадо безмолвно подчиняется своему пастырю, а вы ведь знаете, что он - сплошное миролюбие.
- Я особенно озабочен ситуацией в Европе, - сказал Макоумер. Они медленно прохаживались по новой галерее. Из окон с дымчатыми стеклами были видны люди в строительных касках, усердно кромсающие асфальт.
- Меня это тоже тревожило, - кивнул сенатор, - но, по-моему, нам все же удалось приструнить Мубарака, по крайней мере, завтра к нему отправляется Роджер Де Витт - сейчас его интересует госсекретарь. Вы его знаете? Он занимает должность военного атташе, но на самом деле он - нечто большее. Он великолепно ведет переговоры, но еще лучше - собирает разведывательную информацию.
- Да я озабочен не столько самим Мубараком, - Макоумер и сенатор остановились перед великолепной картиной Кальдера. - Меня куда больше беспокоят эти тайные секты, которые проходят подготовку в финансируемых русскими лагерях для террористов. Вся ситуация чудовищно нестабильна.
Эстерхаас ухмыльнулся:
- Я вижу, вы работаете круглыми сутками. Не беспокоитесь - за дело взялся Де Витт, он все уладит. Это самый подходящий человек.
- Но, как я понимаю, вы обеспечили ему безопасность.
- Это дело государства, я за эти вопросы не отвечаю. Они перешли от Кальдера к скульптуре работы Бранкузи.
- Кроме того, у нас нет доказательств того, что русские вовлечены в эту историю до такой степени, как считаете вы.
Макоумер нахмурился:
- Может быть, мне самому следует слетать в Южный Ливан, чтобы убедиться своими глазами?
