- Как интересно! - рассмеялся Эстерхаас.
Макоумер резко повернулся к нему.
- Это вполне серьезное предложение. Если вы его принимаете, я могу устроить все за пару часов.
Эстерхаас побледнел:
- Вы собираетесь пробраться в лагерь ООП? Да вас же там на месте пристрелят!
- Такая возможность всегда существует, - внезапная перемена в настроении сенатора была ему отвратительна: все они, политики, таковы - как только возникают какие-либо осложнения, они тут же ретируются. Впрочем, для его целей это даже неплохо - в такие моменты их можно брать голыми руками. Хотя я очень сомневаюсь, что такое произойдет. Я этого просто не допущу, - он сжал кулак, и Эстерхаас невольно на этот кулак уставился: странная рука, гибкая, и в то же время загрубевшая. Макоумер пожал плечами. - Я вижу ситуацию так: вы отрицаете мои аргументы с помощью донесений тех служб, для которых испокон веку государственные субсидии были гораздо важнее реальной работы. Но моя точка зрения подтверждается реальностью. Вы полагаете, что степень участия русских в международном терроризме весьма незначительна. Но если вы не хотите, чтобы я проверил это лично, вам придется положиться на мое слово. Разве это не справедливо?
Сенатор в упор разглядывал Макоумера. Потом тихо произнес:
- Похоже, вы уверены в том, что говорите.
- Я верь в факты. А вы?
Эстерхаас глянул в окно, на брызги огня, летевшие из-под сварочных аппаратов.
- До последнего момента у меня была уверенность. Но теперь... - Он повернулся к Макоумеру. - Честно говоря, вся эта история мне очень не нравится.
- Я хочу, чтобы вы запомнили эту минуту, Харлан, - Макоумер придвинулся поближе. - Чтобы запомнили навсегда. У вас была возможность узнать все самому. Вы ею пренебрегли. Теперь вы будете полагаться на информацию, которую я нам даю.
- Понятно.
Макоумеру не понравилась интонация, с которой произнес это слово Эстерхаас.
- Я чем-то оскорбил вас? Вам лучше бы сказать об этом честно и сразу же.
Эстерхаас покачал головой:
- За тридцать с лишним лет в политике я утратил способность обижаться. Понятно - занятие не для тонкокожих.
Совершенно верно, подумал Макоумер. Занятие для толстокожих трусов. Да, вот это свойство Эстерхааса компьютер вычислить не смог! Макоумеру предстояло теперь подумать о другом: что, если Эстерхаас предаст его, прогнется при определенном давлении?
Они продолжали свое путешествие по музею. Макоумер заложил руки за спину, и это совершенно изменило его облик - теперь в нем появилось нечто профессорское.
- Как ужасно то, что случилось с сенатором Берки, - сказал он вполне будничным тоном. - В его возрасте, и погибнуть так дико!
- Не надо играть со мной в такие игры! - Эстерхаас разозлился. - Роланд звонил мне за день до смерти. Рассказал о принятом им решении. Совершенно очевидно, что его убил не какой-то налетчик, хотя полиции Чикаго и удалось себя в этом убедить.
- Но ведь вполне может быть, что полиция права!
Сенатор резко остановился:
- Слушайте, со мной подобная тактика не проходит! Если вы полагаете, что можете запугать меня напоминанием о том, что случилось с Берки, вы глубоко заблуждаетесь. Он сглупил - вместо того чтобы обдумывать свое решение то так, то эдак, он должен был сразу же начать действовать. Тогда он был бы жив и по сей день.
- Ну, если вам нравится так думать, ваше право. И, конечно же, я и не пытался запугивать вас, Харлан. Что вы! Я ни на секунду не стал бы вас недооценивать: вы можете быть столь же опасны, как и могущественны. Именно поэтому я к вам и обратился, - теперь Макоумер был само очарование. - Я слишком глубоко вас уважаю, сенатор.
Эстерхаас кивнул.
- Вы же понимаете, я прагматик. И всегда успеваю разглядеть начертанные на стенах письмена. На мой взгляд, у вас также верный подход в действительности. Наша страна вот уже десять лет беспомощно барахтается в море международной политики. Черт побери, я хорошо знаю об этом и сражаюсь с этим изо всех сил. Но пока что битву мы проигрываем, поскольку на ключевых постах слишком мало людей, разделяющих наши взгляды. И все же теперь у нас появился шанс. Этот шанс дали нашей стране вы, и я восхищен вами, - он потер подбородок. - И все же я прошу вас не идти мне наперекор. Если лошадь, которую вы мне предоставили, начнет брыкаться, я просто сменю лошадь. Такова уж моя манера вести дела.
- Именно это я в вас и ценю, Харлан. И понимаю, почему вы сделали сейчас такое заявление.
Они прошли мимо картины Лихтенштейна, которого Макоумер всегда терпеть не мог.
- А как семья, Харлан?
- Все отлично, - Эстерхаас расслабился: последний этап сделки был завершен. - Барбара вернулась в университет, чтобы получить свою ученую степень, - он хихикнул. - Представляете? В ее-то возрасте!
- Учиться никогда не поздно, - назидательным тоном произнес Макоумер. - А ваша красавица-дочь Эми?
- Свет моих очей? - Эстерхаас расцвел в улыбке. - Она - лучшая в своем классе в Стэмфорде. Единственное, о чем я жалею, так это что мы с Барбарой теперь редко ее видим.
Макоумер остановился перед очередной скульптурой своего любимого Бранкузи. Сколько же в его линиях было чувственности и страсти!
- Харлан, вы не находите, что Бранкузи - настоящий гений? - И, не меняя тона, добавил: - У меня есть пленки, на которых снята Эми.
- Что? - Эстерхаасу показалось сначала, что он что-то не расслышал. - Вы сказали - пленки?
- Да, - теперь Макоумер говорил медленно и внятно. - Пленки, на которых заснята ваша дочь. У нее есть любовница. Женщина. Они считают подобные сексуальные отношения жестом 'презрения к капиталистической действительности', эдаким революционным актом.
- Что?! - заорал сенатор, лицо его сделалось пунцовым. Макоумер схватил его за руку, чтобы утихомирить. - Я в это не верю!
Макоумер достал цветной снимок:
- Вот, пожалуйста, один из кадров. - Их множество.
Рука Эстерхааса дрожала. Он держал фотографию за краешек, будто боялся заразиться.
- О, Боже, - простонал он, глядя на свой позор и ужас. - Барбара не перенесет этого, - он говорил как бы про себя.
- Я вас понимаю, - Макоумер взял у него из рук фотографию, отошел в угол, склонился над урной и поджег, чиркнув золотой зажигалкой. Подождал, пока снимок превратится в пепел, потом вернулся к застывшему в той же позе Эстерхаасу.
- Но Барбара не узнает об этом. И никто не узнает. По крайней мере, от меня, Харлан. Я хочу, чтобы вы это поняли. Не от меня.
- Я думаю, что... - Сенатор медленно возвращался к действительности, ...что я понял. - Лицо его исказила гримаса гнева. - Какая же вы сволочь!
- Необыкновенно забавно, - произнес Макоумер, намереваясь уйти, - слышать эти слова именно от вас.
На Александрию, как и на весь Вашингтон, опустились жаркие влажные сумерки.
Готтшалк был все еще в темно-синих костюмных брюках, но пиджак, жилет и галстук валялись на спинке шезлонга, словно флаги, брошенные при поспешном отступлении. Он взял с чугунного столика высокий стакан, приложил запотевший ледяной бок к щеке и тяжело вздохнул.
У его ног на безукоризненно ухоженной лужайке лежала Кэтлин. На ней была просторная блузка без рукавов в зеленых, коричневых и серых пятнах - Готтшалку она напомнила камуфляжные куртки, которые носили солдаты в Юго-Восточной Азии. Короткие зеленые шорты выгодно подчеркивали ее ягодицы. Кэтлин лежала на животе, болтая в воздухе ножками, обутыми в серебристые сандалии.
