необычным человеком.
Николас слушал, навострив уши. Он знал, что его мать была большой мастерицей говорить недомолвками. Обычно она использовала слова «весьма необычно» в качестве определения для чего-то совершенно потрясающего.
"Твой дед учился в разных заведениях Сингапура, Токио и Пекина. Он свободно говорил на всех языках и диалектах Азии.
Когда я пришла в его семью, он торговал копрой на Мальдивских островах и сколотил на этом деле порядочное состояние, которое потом почти целиком истратил на войну с охотниками на носорогов на Борнео и с пиратами в водах Целебеса. Потом он бурил нефть на Калимантане и опять разбогател. На Суматре он добывал золото и уголь, а к северу от Сингапура у него были плантации каучуконосов, а также рощи деревьев ценных пород: розового, черного и сандалового дерева.
Но его самым ценным качеством было умение ПОНИМАТЬ. В этом он был поистине уникален. Он не смотрел на женщин как на рабынь или как на людей второго сорта. Когда я подросла, я стала думать, что эта широта взглядов выработалась у него в результате его странствий. Но когда я стала совсем взрослой, я поняла, что это было заложено в нем изначально. Он был бы точно таким же, даже оставаясь в Сингапуре всю жизнь.
Моим образованием я целиком обязана ему. В тех местах, где нам приходилось жить, школы были явно не на высоте, и Со-Пенг разработал собственную программу, по которой обучал меня сам. Для него не было запретных тем, он всегда отвечал на все мои вопросы. Однажды я спросила его, почему от него рождаются только мальчики. Вот на этот вопрос он не ответил, только помрачнел, а на лбу его обозначились морщины, которых я прежде не замечала.
Много месяцев спустя он сам вернулся к этому вопросу и начал с озадачившего меня утверждения, что мы с ним вовлечены в кровавый бой, который будет продолжаться еще долгое время после того, как он и я сгнием в земле. В этом наша карма. «Тебе, Чеонг, я передаю самое важное, что у меня есть, — сказал он. — Я не имею в виду мои нефтяные вышки, каучуковые плантации и торговые дома. За всем этим присмотрят мои сыновья, которые достаточно умны и достаточно опытны в бизнесе. Тебе я завещаю свою борьбу. У меня были другие дочери, которых я пытался вовлечь в это дело, но они ушли от меня, увы. Теперь у меня есть ты. В тебе моя радость и моя надежда. Ты продолжишь эту борьбу, родив сына».
Тогда я была молоденькой девушкой. Его слова возмутили меня, и стала возражать ему, что, мол, я хочу иметь много-много детей, но Со-Пенг улыбнулся и сказал: «Ты родишь ребенка Чеонг. Одного. Смирись с этим. Битва началась очень давно, и ему суждено ее завершить». «И он победит тандзянов?» — спросила я. «Вот этого я не могу тебе сказать, — ответил Со-Пенг. — Ни одному смертному не дано знать заранее, чем конкретно увенчается жизненный путь кого бы то ни было.» Вот так и сказал".
Эти слова привели Николаса в ужас. «Зачем ты мне это говоришь, мама?» — воскликнул он.
Увидав этот ужас на его лице, Чеонг прижала сына к груди и стала покачивать, как маленького. Он слышал, как бьется ее сердце, чувствовал, как передается ему тепло ее тела, как отпускает хватку страх. «Я хочу, чтобы ты был готов, — сказала она, — когда грянет гром. Тот, кто предупрежден, тот вооружен, дорогой мой».
Все это вспомнил Николас, глядя на холодный труп Киоки. Он не мог заставить себя оторвать взгляд от этого печального зрелища. Плохой знак, сулящий дальнейшее погружение в трясину духа, называемую «широ ниндзя». У Николаса возникла безумная мысль, что если он останется подольше рядом с Киоки, то этот тандзян, даже мертвый, укажет ему путь к спасению.
Безумие.
Николас понимал, что это безумие, но он все еще цеплялся за сумасшедшую идею спасения через близость. И потом он вдруг увидел себя как бы со стороны, коленопреклоненного над хладным трупом тандзяна, кожа которого распялена во все стороны кровавыми бандерильями. Он увидел это как бы в виде снимка в газете и почувствовал, что теперь он в самом деле пропал.
Голова его начала клониться все ниже и ниже, пока не коснулась лбом колен. Его сознание бессильно трепыхалось: без «гецумей но мичи» оно лишено ориентиров. И тогда оно вновь вернулось к Канзацу-сан, первому учителю Николаса.
Николас встретился на татами со своим кузеном Сайго, который был старше его и дольше занимался боевыми искусствами. Победа Николаса в этом бою вызвала гнев Сайго, потому что он «потерял лицо» не только перед соучениками, но и перед учителем. Этого оскорбления он не мог вынести и начал вынашивать планы, как унизить Николаса, отомстить ему за все. А там появилась и более веская причина для кровавой мести: отец Николаса, полковник Линкер, убил отца Сайго.
Есть темная сторона во всякой философии войны. Это Николас понял, когда Канзацу дал ему почитать «Книгу пяти колец», написанную средневековым воином Миямото Мусаши. Потом сэнсэй спросил его мнение о книге. «В ней заключена дихотомия, — ответил Николас. — С одной стороны, ясно, что ее окончательная цель — чистота помыслов, и в этой чистоте заключена сильная сторона учения. Но, с другой стороны, эта философия отдает мономанией, своего рода идеей фикс. В этом ее опасность».
Николас тогда этого не знал, но он говорил фактически о Сайго.
Канзацу-сан, сорокалетний сэнсэй с преждевременно поседевшей головой, обучал Николаса, каким образом можно вызвать феномен, который получил название «харагей» — своего рода шестое чувство, позволяющее одновременно реагировать на любую угрожающую опасность. Фактически это первая ступень к «гецумей но мичи».
Как-то во время занятий в додзё Сайго одержал верх над Николасом во время показательного боя, на котором демонстрировался прием, называемый «утеки», что означает «дождевая капля». После этого занятия Николаса попросили остаться. Он ожидал, что сэнсэй будет выражать ему свои соболезнования по поводу поражения, да еще от кузена, который открыто посмеялся над его беспомощностью.
У Николаса надолго остался неприятный осадок от того, что Канзацу ни словом, ни жестом не показал, что понимает, как горько сейчас на душе Николаса. Вместо сочувствия сэнсэй пустился в философские рассуждения, которые тогда казались Николасу абсолютно не связанными с его эмоциональным состоянием.
— СВЕТ И ТЬМА, — говорил Канзацу, — НЕ ЯВЛЯЮТСЯ, КАК НЕКОТОРЫЕ СЧИТАЮТ, ДВУМЯ СТОРОНАМИ ОДНОЙ МЕДАЛИ. СВЕТ И ТЬМА СУТЬ РАЗНЫЕ СФЕРЫ. ИХ МОЖНО УПОДОБИТЬ ДВУМ СОСЕДНИМ СТУПЕНЬКАМ ЛЕСТНИЦЫ. В ЛЮБОЙ МОМЕНТ ТЫ МОЖЕШЬ ПЕРЕСТУПИТЬ С ОДНОЙ НА ДРУГУЮ. СВЕТ И ТЬМА ЯВЛЯЮТСЯ РАЗНЫМИ СФЕРАМИ, ПОТОМУ ЧТО УПРАВЛЯЮТСЯ РАЗНЫМИ ЗАКОНАМИ. ПОНИМАНИЕ ЭТОГО ДАЕТСЯ ЛИШЬ ТЕМ, КТО ПОСТИГ ТЬМУ, НАУЧИЛСЯ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЕЙ В СВОИХ ЦЕЛЯХ.
В додзё уже стемнело, и Канзацу сидел во тьме, как гигантская летучая мышь.
— ВИДИШЬ ЛИ, НИКОЛАС, ТЕ, КТО ПРЕДПОЧИТАЕТ СВЕТ, САМИ НЕ БЕЗ НЕДОСТАТКОВ, НО БОЛЬШИНСТВО ИЗ НИХ СЧИТАЕТ, ЧТО ИХ ДОСТОИНСТВА КОМПЕНСИРУЮТ НЕДОСТАТКИ, А ТО И СКРЫВАЮТ ИХ. ДРУГИЕ УПИВАЮТСЯ СВОИМ МЕСТОМ НА СВЕТУ, АБСОЛЮТНО УВЕРЕННЫЕ В ТОМ, ЧТО ОНИ СТОЯТ ВЫШЕ ТЬМЫ. И В ЭТОМ ИХ СЛАБОСТЬ. ГОРДЫНЯ ПОГУБИЛА МНОГИХ ГЕРОЕВ, НИКОЛАС. ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ЗАБУДЕШЬ ВСЕ, ЧЕМУ Я ТЕБЯ УЧИЛ, ПОСТАРАЙСЯ ЗАПОМНИТЬ ЭТО.
Теперь Николас понимал, что корни его отчаяния — в гордыне. Он забыл уроки Канзацу и угодил в эту западню. Ощущая себя героем, он постепенно пристрастился к этому ощущению, как к наркотику. И вот теперь, когда с него содрали это ощущение, как погоны с разжалованного, он совсем потерялся. Отняли у него этот костыль, и вот он уже летит в пропасть, падает сквозь серо-голубую дымку, падает, падает...
Николас поднял голову и, сделав над собой усилие, встал на ноги и отошел от останков Клоки, тандзяна. Его взор начал блуждать по комнате, останавливаясь на всех подозрительных местах.
Он и сам не знал, что ищет. Возможно, он все еще держался за мысль, что Киоки и мертвым должен ему помочь. Как бы там ни было, но Николас твердо решил не покидать замка, пока не исследует его снизу доверху. Тандзяны держатся кланами. Если у Киоки были друзья или семья, то они, конечно, тоже тандзяны, и, возможно, среди личных вещей Киоки можно напасть на их след.
Он подошел к письменному столу, над которым был приколот свиток. На нем ручкой каллиграфа было начертано:
«ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ВСПОМНИТЬ О ДОМЕ».
На столе стоял лакированный ларец для письменных принадлежностей. Николас открыл его, вынул содержимое, но не для того, чтобы любоваться прекрасной работой, но чтобы найти хоть какую-то зацепку.
