лох необутый, мороженщик. Если бы мы своего сдали… – Мороженщик? – пробормотал Борик. – Что-то больно крутая пушка у этого мороженщика…
И зевнул: – От черт! Долго нам еще тут загорать? Мне еще пленку проявлять – которую я у Шутника отщелкал…
Наконец Шакуров покинул дворик. Борик неторопливо поднялся со скамеечки, дошел, поддерживая одной рукой спортивную сумку, до пикапчика и наклонился, чтобы завязать шнурок.
Завязав шнурок, Борик поставил на машину вещь, тогда еще новую для Москвы – магнитную мину.
Затем друзья вышли из дворика, погрузились в свой «жигуль» и уехали. Отзвонив с ближайшего работающего телефона Рыжему, они получили от него новое задание.
В то время, как Борик снабжал тачку Шакурова устройством, несовместимым с долговременным и безопасным пользованием автомобилем, их собственная тачка стояла в соседнем дворе под присмотром надежнейшей ультразвуковой сигнализации с антиграббером.
Место было действительно выбрано Валерием с умом – не только дворик был надежно скрыт от посторонних глаз уличных прохожих, но и улица была совершенно не видна тем, кто находился во дворике.
Поэтому, пока Борик и Санька злоумышляли над бедным белым пикапом, к их собственной тачке, не особенно таясь, подошел молодой человек.
Он неторопливо отвернул у машины фару и, поковырявшись, укрепил там последний оставшийся у него «жучок». После чего фара была завернута, и надежная сигнализация никак не отреагировала на происшедшее, ибо внутреннее пространство салона осталось целым и невредимым.
Несмотря на спешно выкрашенные в черный цвет волосы и замотанный вокруг талии шарф, придававший молодому человеку чуть грушевидные очертания, внимательный наблюдатель мог узнать в этом парне Валерия Нестеренко.
Весь день Иванцов был ни жив ни мертв. Следователь, сняв с него показания, посоветовал ему ехать домой и даже предложил служебную машину – собственная «Волга» Иванцова с побитой фарой тут же отправилась в ремонт. Кстати, усердные гаишники трижды останавливали ее на дороге. Однако, к изумлению сослуживцев и следователя, ехать на милицейской машине Иванцов отказался.
Было уже семь часов, когда Иванцов спустился вниз, поигрывая ключами от казенной «девятки», – он специально забрал ключи еще днем. В семь пятнадцать Иванцов запарковал машину у «Трен Моса», где и просидел двадцать минут. Ему подали ужин. Сначала он уставился в тарелку так, словно видел ее в первый раз в жизни, но есть ничего не стал. Потом ему в голову пришла какая-то мысль, и он попросил официанта упаковать ему с собой пирожных, коробку конфет и крупных оранжевых апельсинов. Пакет был немедленно вынесен. Иванцов сунул пакет под мышку, расплатился с необычной для него щедростью и немедленно покинул ресторан.
От Кропоткинской Иванцов выехал на Кольцо, оттуда через Красную Пресню пробрался к Хорошевскому шоссе, проплутал по закоулкам и наконец выехал на довольно широкую, раздолбанную грузовиками дорогу. Он ехал осторожно, так что автомобили то и дело обгоняли его, заплевывая стекло строительной грязью, и три или четыре раза скверно работавшие «дворники» долго не могли эту грязь извести – трижды Иванцов вставал к обочине и протирал лобовое стекло. Каждый раз при этом он приглядывался к номерам домов и тут же консультировался с разложенной на соседнем сиденье и выученной наизусть картой.
Там же, на переднем сиденье, пребывал пакет с фруктами.
Наконец высокие и белые дома кончились, начались бесконечные гаражи, безлюдные и ржавые, – целое море железных домиков, похожих на склепы. Иванцов свернул по разбитой дорожке налево, потом направо, потом опять налево и приехал.
Перед ним, перегородив дорогу и светя ближним светом в ночной московской тьме, стояли два автомобиля – «шестерка» и «Вольво».
Иванцов заглушил двигатель. Тут же откуда-то из темноты бесшумно выступили люди. Иванцов услышал, как кто-то передернул затвор автомата. Кто-то распахнул дверцу автомобиля, кто-то выволок Иванцова наружу и поставил «знаком качества». Иванцов почувствовал, как руки бандитов шарят под его пиджаком в поисках оружия…
– Чистый! – пророкотало над ухом, и в то же мгновение Иванцова, не церемонясь особенно, швырнули на заднее сиденье «Вольво». Человек, сидевший на том же сиденье, щелкнул зажигалкой, поднося ее к сигарете, – Иванцов узнал Рыжего.
– Где мой сын? – спросил Иванцов.
– А где Нестеренко?
– Откуда я знаю, где Нестеренко! Он преступник? Преступник! В розыске? В розыске! Что вам еще надо?
– Мы как договаривались, Юрий Сергеич? Нестеренко в камере – сын в квартире. А где Нестеренко? – Да откуда ж я знал, что он сбежит! От трех ментов сбежит!
Рыжий ласково взял Иванцова за подбородок. – Знал, цыпочка, знал… – мягко сказал он. – Ведь это ты предупредил Нестеренко…
И вдруг, безо всякого предупреждения, врезал Иванцову под дых. Тот шмякнулся спиной о дверцу. Дверца распахнулась. – И за этот твой фокус, – раздался мягкий голос над вываливающимся на землю Иванцовым, – ты отдашь еще сорок штук. Баксов, завтра; а то пришлем к тебе мальчишку в рассрочку – каждый месяц по новой детальке.
Иванцов не помнил, кто впихнул его обратно в автомобиль; не помнил, как завелись и растаяли в темноте между гаражами машины бандитов. Не помнил даже, как, плача и ругаясь в кромешной тьме, менял запаску, кто-то из бандитов проколол колесо, не по злобе, а так, – чтобы Иванцову, будь он побойчей характером, не пришло бы в голову следовать за ними.
И помнил Иванцов только одно: как, сев за руль, взглянул на соседнее сиденье и увидел там пакет с пирожными и фруктами, – пакет, купленный для сына.
В тачке Рыжего царило молчание.
