воин и десять женщин… Только это все зря, я и сам не маленький, хорошо все понимаю. Но обеспечить в день минимум две с половиной тонны жратвы — это непросто. К тому же я понимаю, кормить детей — тут святое. А кормить дармоедов, вон как у вас за спиной сидит… С какой стати мне корячиться со своими людьми? — возражает Николаич.
— Да как вы смеете! Вы умеете одно, я другое! Вот и выполняйте свои обязанности! Вы обучались воевать, а я нет! Вы обязаны защищать нас! — подпрыгивает уязвленный мэтр.
— Я так думаю, комендант, надо вводить карточную систему. Иначе не разберемся и сдохнем тут бесславно.
— Да, пожалуй что… Павел Ильич, подготовьте списки всех: отдельно трудоспособных, отдельно владеющих оружием, отдельно имеющих боевой опыт. Доктор, разворачивайте медпункт, Павел Ильич место покажет.
— Не пойдет. Доктор нам в группе самим нужен. Тут он у вас будет сидеть да йодом царапины мазать, а нам он нужнее.
— Что сами-то скажете, эскулап, предпочтете носиться на выездах или вам тут больше нравится сидеть?
— Здесь, как я знаю, есть медпункт при Монетном дворе. Насчет моего сидения на одном месте — не мой уровень. Вполне хватит медсестры. Только ее усилить надо, среди этих двух тысяч точно есть медики, медсестры например. А на выезде может быть и серьезнее ситуация.
— А если что серьезное будет здесь? Чтоб по вашему уровню?
— А с серьезным здесь я сам не справлюсь. Одно дело рану забинтовать или кровотечение остановить на выезде. Инфаркт лечить в полевых условиях или операции на Комендантском плацу голыми руками делать… Надо налаживать связь с Кронштадтом. Если у них есть больница, надо договариваться, чтоб у себя они принимали наших.
— Резонно… Сегодня был разговор с комендантом Кронштадта. Ситуация у них тяжеленная. Но говорят, что справляются. Очень просили прислать докторшу. Мне это, честно говоря, не нравится — два врача лучше, чем один. Значит, организуете работу здесь и поедете к мореманам договариваться. Обещаете вернуться?
— Почему спрашиваете?
— Жизненный опыт. Если в Кронштадте справились с ситуацией, там жить будет легче. А найти себе оправдания, тем более что вы тут особо и не связаны ничем…
— А вы?
— У меня семья сейчас в городе. Велел им не выходить. Не выходят. И таких много.
— Ясно. Землю есть не буду, но вернуться обещаю.
— Тогда приступайте. Павел Ильич сейчас провернет аферу с топливом, обеспечим эмчеэсовцев и себя заодно — и на Кронштадт. Кстати, сейчас у нас в музее идет работа по подготовке колесной техники. Из экспонатов две БРДМ на ходу скоро будут. За сутки обещали управиться, да и мужики с Монетного двора взялись помогать, а там действительно мастера-феномены. Так что у разведки будет дельный транспорт. Учтите это.
— Учту. С детства мечтал на ваших машинках покататься.
— Вот и хорошо…
Из распахнувшихся дверей кто-то кричит:
— Тут доктора? Там женщине плохо!!!
Ну вот и началось…
Началось, однако, еще хуже — на выходе нас поджидал довольный собой Крыс Подвальный. По его словам, он хорошо поработал, в связи с чем не пора ли поднять ему звание? Все пожитки из машин уже перетащили в магазинчик, даже рассортировали, все пучком, только Няку девки забрали. Сейчас с нею там, в тюрьме, играются.
— Какую Няку?
— Да кошку из клетки! Ее так девки назвали.
Валентина белеет как полотно и неловко — мешком — садится на ступеньки лестницы. Что это она?
— Мурка… Она же укушена! Она инфицирована!
— Бежим!
Я и Михайлов галопом несемся к тюрьме. Николаич остается с обезножевшей Валентиной, куда-то лихорадочно звонит. По дороге Михайлов цепляет парный патруль из своих орлов, и те бегут с нами.
В тюрьме все как-то слишком нормально. Нет, конечно, кто-то из детей ревет в голос, кто-то переругивается по-женски, на высоких тонах, но все спокойно — и рев из категории «дай, а то не заткнусь!», и перебранка рутинная. Охранник, из михайловских же, взъерошен и потен, но без ужаса в глазах.
— Обстановка? — Это Михайлов.
— Кошмарная! Смените меня, а? Тут же одни бабы — и то им не так, и это не так… Я ж им не нанятый. Не поверишь, требуют, чтоб я им мебель двигал. А тут все привинчено и к полу приколочено! Я им: мужики закончат работу, пусть и двигают… Так дармоедом обозвали…
— Кошка где?
— А вон у девчонок. Они ее сейчас до смерти загладят.
Подбираемся к куче малышни. В центре действительно наша Мурка. Вполне благополучного вида. Обычно она так поет песни, когда нажрется до отвала.
— Уфф… — громко выдает Михайлов. И, переведя дух, продолжает: — Девочки, кисе надо своих деток проведать. Доктор, возьмите кису на руки.
Девчонки начинают канючить, но шеф охраны тверд как скала. И мы торжественно отбываем с Муркой на руках. Вообще-то тут что-то не так. Кису кусали, судя по рассказам Валентины, уже явно больше, чем сутки назад. И кисе хоть бы хны.
Киса довольна собой и жизнью, на вид совершенно здорова. Но царапины на морде есть.
Непонятно.
Увидев нас с котейкой, Валентина медленно розовеет. Приятно видеть, как ее синие губы возвращают прежнюю окраску, а то жуть что было.
— Совершенно не понимаю… Больше суток прошло. В тепле. Она должна была обратиться еще до погрузки в автобус…
— Вообще-то, Валентина Ивановна, вы так больше не надо… — Это Николаич.
— Конечно. Но как с кошкой следовало поступить?
— Предупредить моих, они бы и присмотрели. А то сами понимаете…
— Да, конечно. Но я боялась, что вы это воспримете как нелепую сентиментальность.
— После того как вы сутки живность потрошили? Бросьте. Ну да ладно, хорошо то, что хорошо кончается. Значит, не все укусы зомби смертельны?
— Или не для всех смертельны. Надо понаблюдать. Мурка пока пусть в клетке поживет.
— Не тяжело ей будет?
— Нет, наша главврач цветы любила. А Мурка в горшки гадила, есть у нее такая прихоть. Потому приказано было ее убрать вон из поликлиники. Но сторожа и санитарки ее любили — она ласковая и постоянно в полуподвале крыс давила. А там у нас раздевалки, комната сторожей и санитарские. Поэтому ее днем прятали в коробку, а ночью она гуляла. Последний год никто из сторожей ни одной крысы не видал.
— А главврач?
— Ну за Муркой убирали, так что все были довольны.
— Слушайте, там человеку плохо, а вы тут с кошкой рассусоливаете!
— Иду-иду!
С человеком все оказывается просто — закатила тетка истерику аккурат у туалета. Нормальную такую истерику, с воем, криком и валянием по земле, чего я давно не видал.
Но позы театральные, не обмочилась, колотится о землю осторожно. И чашка холодной воды в физиономию оказалась самым действенным лекарством. Я-то боялся, что диабетичка или сердечница. Бог миловал… Пока миловал.
Но две тысячи человек — весной, на холоде да в неудобстве обязательно выдадут…
