Бегу обратно, но никто ничего не трогал, записи на месте. Собираю их в мешок, теперь из рук не выпущу. Руки ходуном ходят, внутри все колотится, сгоряча роняю чашку с недопитым кофе, грохается на пол.
Бегу к Николаичу, надо спросить, что делать дальше.
На втором этаже медики разгоняют пациентов по палатам. В коридоре мешком лежит медсестра. Дверь в палату Николаича открыта. Там стоит несколько человек, но я вижу не их, а плоскую восково-бледную ступню, торчащую между стоящих мужиков. Продираюсь ближе. Николаич неудобно полусидит, опершись на стену. Из простреленной головы еще вяло ползет тонкая струйка крови…
Я не участвую в следствии, мое дело – досмотреть кассеты. Это был последний приказ Николаича, я его выполню. Итого, есть дополнительно пять снятых в момент предосудительных развлечений сукиных сынов. Один уже у нас, его сейчас как раз обрабатывают весьма неприятного вида чуваки, спешно прибывшие из штаба от начальника разведки. Более никаких полезных данных во всех записях нет.
И Николаича нет.
Я совершенно неподъемно устал. Может, пойти погулять? Немного пройтись…
Это было бы хорошо. Возможно, на сердце полегчает? Да, надо сходить, размять ноги, воздухом подышать…
Утро 13-го дня Беды
Я здорово ошибся, подумав, что тут безопасно. Подвело это меня.
То, что меня атакует, не похоже на раньше виденных морфов. Оно плоское и вроде не очень быстрое. Но я не успеваю реагировать на его резкие боковые броски, автомат зацепился за что-то, и мне никак не удается его сдернуть. Не получается и бежать – ноги скользят, просто даже проскальзывают. Я понимаю, что вообще могу упасть и бегу, как бегают обычно молодые женщины, – ноги семенят, все тело в движении, все трепыхается, развевается и дрыгается… Сил уходит масса, а где начал бег, там, считай, и остался.
Я покрыт потом, взмок невиданно. Но наконец удается сорвать автомат со спины. Серо-синяя мразь короткими рваными зигзагами несется на меня, бежать я уже не могу – сил нет совсем. Не могу дать очередь – на руке откуда-то взявшаяся варежка, и указательный палец не пролезает к спуску. Наконец каким-то чудом палец просовывается, рву спуск. Автомат глуховато странно бухтит, и я с огорчением вижу, что пули падают на землю буквально в метре от меня. Следующая очередь – и пули шлепаются туда же. Атакующая меня мразь издевательски сипит каким-то странно зудящим звуком, теперь остается только бежать, бежать и ждать громадной, чудовищно увеличившейся в стороны спиной победного рывка зубов сзади…
На пустыре перед глазами, косо заваливаясь и треща моторами, садится очень странный самолетик. Это тот самый кургузый толстячок, оставшийся в Кречевицах, только диковинно разукрашенный – на его рыле намалеван усмехающийся рот с зубами-клавишами, и разудалый самолетик весело поблескивает хитрющими глазенками-окошками. Дурацкая леталка грохается шасси о землю, подпрыгивает в воздух, откалывает еще пару козлов пониже и катится мимо меня, замедляя ход. Дверца приветливо открывается, и мне машут руками те, кто внутри. Разъезжаясь сапожищами, бегу сломя голову к ним. Меня втаскивают в салон, разукрашенный также в дурацкие желто-розовые тона, что странным образом у меня ассоциируется с цветами человеческих внутренностей при полостной операции.
В салоне сидит и стоит человек двадцать. Заметно, что все вооруженные и, судя по внешнему виду, тертые калачи. Приветливо ухмыляются. Я приваливаюсь к вибрирующей стенке, перевожу дух и выдавливаю слова благодарности. Втянувший меня за руку мужик морщит нос, и я узнаю в нем прапорщика Луцяка. Вот никак не ожидал его тут увидеть. Еще больше удивляюсь тому, что тут же и Ильяс, который горделиво улыбается пастью, полной сверкающих золотых зубов. Правда, глянув на меня повнимательнее, он меняется в лице и злобно шепчет мне на ухо:
– Ты что, совсем сдурел? Ну-ка быстро выкинь свой резиноплюй за дверь. Ты что? На вот, держи!
Он сует мне пакистанский ТТ. Я недоумеваю – мой автомат вполне себе АК-74, какой-такой резиноплюй? Заслоняя меня спиной от остальных, Ильяс уничижительно смотрит мне в глаза. В незаметно отстегнутом им магазине нелепые патроны с большими дурацкими серыми круглыми пулями.
Раз командир велит, осторожно выкидываю осрамившийся автомат за дверь.
Открывается дверца в кабину пилота. Оттуда, сверкая белыми зубищами, высовывается кудрявая женская головка и весело кричит:
– Атанде трохи, зараз садимось!
– Валька, зараза, ты ж нас совсем угробишь! – орут суровые вооруженные мужики как-то очень испуганно.
Девчонка по имени Валька хохочет как ведьма, и мы проваливаемся вниз метров на триста…
Посадка еще более сатанинская. Самолетик скачет, словно пущенный по воде блинчиком камешек. Пищат сочленения фюзеляжа, пищат шасси, пищат мужики, кувыркаясь по салону. Валька хохочет еще заливистее, пока мы старательно выпутываемся из кучи, сложившейся из наших тел и оружия у кабины пилота.
– Вылазьте. Приехали! – И летчица ловко перемахивает через нас.
Вываливаемся из дверцы.
– Ага, новые герои прибыли? Какая группа? – осведомляется у нашей летчицы дама посолиднее. Наша- то совсем девчонка и упакована в кожаный мешковатый комбез, а вот дама – вполне себе зрелая, бедрастая, задастая, грудастая, рукастая, ну и так далее в том же духе, включая, разумеется, и мордастая, и щекастая – и на ней совершенно нелепый наряд словно из оперы «Тангейзер». Водили нас на нее всем классом. И шлем у бабы на голове с дурацкими крылышками.
– Группа 14-5668935622. У меня еще вылет есть? – спрашивает, лукаво кося на нас, помятых, озорным глазом летчица Валька.
– Да. Возьмешь следующую и поможешь второму крылу, у них запарка.
Валька козыряет, подмигивает и исчезает в самолетике.
– Так, и чего стоите? До вечернего Пиршества еще времени полно. Идите давайте, тренируйтесь. Рагнарек возможен в любой момент, и мы должны быть готовы и встретить его во всеоружии, – заученно выговаривает дама.
Оппа! Это мы где?
– Вы прибыли в Астагард, – холодно поясняет дама в нелепом шлеме с крылышками. Мысли она, что ли, читает?
– Разумеется, читаю. Это входит в обязанности дежурного. Чего тут непонятного! Все! Нале-во, шагом арш!
Мы моментально оказываемся на не то стрельбище, не то полигоне. Жалко пригибаясь, улепетывает мужичок в каких-то диких шкурах.
– Гы, нибелунг! – посмеивается крепкий чувак рядом.
– А это он чего?
– Меч у него отобрали да спрятали, а на ужин безоружных не пускают… Вот бегает, ищет. Опять наверно гибеллины шутят, любят они такое. Мне вон тапочки прошлым утром коваными гвоздями к полу прибили, я как грохнусь… Вальки чуть животы не надорвали. Ладно, пошли, сейчас ростовые отработаем, потом ужин, чуешь, как пахнет.
В воздухе тянет ароматом жареной свинины.
– Постой, а эльфы тут есть? – спрашиваю я в спину уходящему.
– Гвельфы есть. А эльфов не встречал. Может, у Фрейи в ее заведении?
– А тут вообще как?
– Терпимо. Питание однократное – только ужин, зато вальки замечательные…
Ильяс уже где-то разжился десятком сабель, допотопным мечом, четырьмя разными автоматами, парой шлемов с перьями и какой-то позолоченной кольчугой. Уже и торговать собрался вроде.
