были очень любопытные традиции до начала Первой мировой войны: водить по улице арестованных в наручниках считалось не комильфо. А арестовывать приходилось, и частенько. Поэтому полицейские придумали милый способ. Брался рыболовный крючок на леске, подцеплялся за кожу мошонки арестанта, леска продевалась через одежду и держалась полицейским в руке. Полицейский и арестованный мирно шли к участку, не оскверняя тонкие чувства парижан… А перед началом войны и вообще без суда расстреляли несколько сотен особо опасных, после чего не особо опасные валом повалили в армию, чтоб до них руки правосудия не дошли.
Я вообще-то за последние годы убедился в том, что европейцы еще те штукари, но вот чтоб так, запросто…
– Расстрел сотен парижских уголовников в фортах в тысяча девятьсот четырнадцатом году граф Игнатьев подтверждал. Он как раз в Париже был военным атташе, – опровергает мои сомнения Дима.
В свою очередь излагаю все, что было с нами за время отсутствия Николаича. Прошу присмотреть за Ленькой. Слушают внимательно, только хмыкают и переглядываются.
– Получается так: не зря я говорил, что малокалиберное оружие еще как запонадобится! – усмехается Николаич, когда речь заходит о чистке цехов с оборудованием.
– Неправда, это я первым сказал «э-э-э-э», – посмеивается Дима-опер.
Ну да, в общем-то тир по его наводке нашли.
– А курсантера этого надо вашего «Найденыша» отправить мыть, – предлагает опер.
– Поздно, – отвечает Николаич.
– Что так? Не отмыть, что ли, уже ваш бронетранспортер?
– Нет, его уже женщины вымыли. Насколько знаю – весьма удачно вышло. Почти не пахнет. Кто-то нашел грузовик с просроченной кока-колой, вот ее и применили. Такое шоу вышло. А то эти балованные дети задолбали уже своими просьбами. Вот им и показали, что кока-кола – это хорошее моющее средство, вроде мыла и стирального порошка.
– Ну а как же всякие вонючие машины с трупами? – одинаково удивляемся мы с Димой.
– Получается так, что разная техника, – наставительно подняв вверх указательный палец, вразумляет нас Николаич, – а может, женщины усерднее оказались.
– Меня вот больше интересует, что за морф в Рамбове, на которого нас послали.
Что интересно, меня и впрямь это волнует больше, чем промытый «Найденыш». Помыли бронетранспортер от кровищи и рваных ошметьев – и ладно. То, что люди с автоматами не справились с морфом, это уже посерьезнее, на мой взгляд, дурного запаха.
Николаич вздыхает, косится на Диму.
– Да бросьте, «старшой». Ему туда все равно ехать, лучше рассказать тут.
– А я уверен, что это не один морф, – ворчит Николаич.
– Не буду спорить. Но по описаниям вроде и один может быть.
– Получается так, что не может. Просто люди там хронометрию не ведут, вот что плохо. Отсюда и легенды о сверхбыстром. А он ни черта не сверхбыстрый. Просто они совместно действуют.
– Я, честно признаться, не пойму о чем это вы, – вмешиваюсь я в непонятный разговор.
Николаич опять вздыхает:
– В Ораниенбауме выжившие собрались в одном районе – у пирсов. Там воинские части, режимный завод, корабли, с Кронштадтом связь. Даже паром наладили. Там, правда, та еще катавасия получилась, но сейчас он уже в порядке. Так вот, пропадают люди. Уже восемь человек. Причем непонятно как пропадают. Сначала пара детей – ну те шелапутные были, особо никто и не подумал. Решили, что сами виноваты. Потом девчонка-подросток. Та уже была поумнее. Люди насторожились. Потом часовой. Прямо с поста сняли. Да и за последние дни еще четверо. Не лопухи и вооруженные.
– Прямо как в вестернах с индейцами.
– Во-во. Причем вроде как морфа-то видят. Но видят с одной стороны, а люди пропадают с другой. Ну и сейчас там все на нервах, понимаете ли. А работать надо, и работы много. Публика там собралась сбродная, но не так чтоб бестолковая. И караулы выставляют, и патрули, и секреты. Вот из секретов двоих последних и вытащили, к слову.
В дверь палаты деликатно стучат, и заявляется, отдуваясь, майор-танкист.
– Не возражаешь, Николаич? Не помешаю?
– Да нет, о чем речь, располагайся.
Ковыляющий майор располагается, отчего в тесной палате места становится совсем мало. Подозреваю, что тут было какое-то подсобное помещение, ну да в остальных палатах люди как селедки в бочке. Однако вроде терпят. А больничка уже себе здорово очков набрала – конкурентов у нее нет. Центр цивилизации, короче. К слову, слышал, что еще и кинотеатр работает – в виде поощрения для особо отличившихся, ну и детей водят…
– Как лекция прошла? – спрашивает Дима майора-танкиста.
– Да ничего вроде бы. Публика уж больно сырая. Раньше после НВП десятиклассницы толковее были. А вы о чем говорили?
– Да вот, женщины в крепости героически отмыли бронетранспортер наш. Да я тебе говорил – воняло там несусветно, – поясняет Николаич.
– Ну, – подтверждаю я, – а ведь все знают, что машину, в которой трупы завоняли, хрен отмоешь.
– Хм, военная техника специально так делается, что если экипаж погиб – выгребли его, кровь смыли, дыру залатали – и давай следующих на замену сажай. Это ж не легковушки, всяких полостей внутренних, пустотелых ребер жесткости и прочих фигулек с дырочками, чтоб корпус облегчить, там нету. Это одно из требований – упрощенная чистка экипажем своей бронетехники. От предыдущего экипажа. – Майор потирает распухшие заметно коленки.
– Надо же. Все просто, – вертит головой Дима.
– Ну не очень. Хотя во всяких ветеранских воспоминаниях намеки на такое были, только я сейчас их понял, – признаюсь и я.
– Ты чего такой смурной? – осведомляется Николаич у майора.
– Да ругался только что. Тут киндеров на патриотический военный фильм водили, ага. А я считаю, что такой фильм либо совсем малым детям казать, либо уже шибко взрослым. Потому как не фильм, а мозгозасирание.
– Что, опять какое-нибудь гамно вроде «Сволочей»?
– Нет. «Мы из будующева» называется. Я его глянул – ну недалеко от «Сволочей». Разумеется, высказал свое мнение. А мне в ответ – да вы что, очень хороший военно-патриотический фильм. Даже Гоблин уж на что суров, а и то рекомендовал. Мне-то какое дело до гламурного пендрилы-кинокритика? Свои глаза есть! – злится танкист.
– Ващета Гоблин не гламурный. Бывший мент, бывший опер, нормальное такое быдло, как мы тут все, я его читал – правильные вещи пишет… – деликатно замечает Дима.
– Так тогда зачем хвалил? Вранье-то в фильме – по основному мажет. Основное – войну наши выиграли потому, что воевали серьезно, с умом. Немцы тоже воевали серьезно. А всех их в этом фильме придурками выставили. Мракобесие! – злится майор.
– Ну вроде не совсем придурками-то. Коп там чудовищный бред, это есть… – начинаю я.
– Вы не увидели, в чем наши – да и немцы – выставлены придурками? Во всем, что касается боевых действий. Хоть о разведке сказать. На фронте разведка постоянно работает над тем, чтоб получить любую информацию о противнике. Любую! Потому что это жизненно важно. В кино – все ровно наоборот. Вот заявляются на передовую четверо голых, пухлых, упитанных парней. И им с ходу и оружие, и обмундирование, и без проверки вообще. Да на деревенской свадьбе, где всех прохожих к столу приглашают, и то к таким сомнительным голым гостям отнеслись бы куда серьезнее… – зло говорит майор-кинокритик.
Я представляю деревенскую свадьбу, на которую припрутся четверо голых обалдуев, и мне становится весело.
– А тут ни наших, ни немцев такой источник информации НЕ ПАРИТ ВОВСЕ! Это не выставление придурками? Толстые – на голодном Ленинградском фронте, мычащие, будто они из будущего… И никого это не интересует. Все четыре солдата бредят одинаково. Ага, как же! Вы бред видали в жизни? Это работа своего мозга, поэтому четверо бредят категорически по-разному. Вот сценарий – бред. Это да. И халтура. Ровно такая
