– Морф, сука, совсем свежий, вон «стробоскопит» как его, – зло прошипел Кусок. – Жаль, чуток раньше бы подъехать, пока он только шустером был, можно было бы и завалить, а теперь хрен ты его в этом лесу догонишь.
Что такое «стробоскопит», Артем не знал, но вспомнил, как еще до Хрени смотрел передачу. Про этих, как их, брейкеров. Говорят, модный танец когда-то был, и хоть Артем никогда так не танцевал, но очень хорошо запомнил, как передвигался по танцплощадке парень в узких черных очках – дергано, будто робот. Вот точно такие же, только ускоренные раз в сто, были и движения твари, обгрызавшей обугленные кости, – какие-то дрожаще-слитные. Каждое вроде как отдельный кадр, а попробуешь его вычленить – ни хрена не получается, одно в другое перетекает.
– Вот, запомни – свежий морф всегда так двигается в первые часы, как морфирует. Это потом уже, как морф новое тело «обомнет», так и плавность в его движениях появится.
Артем кивнул, запоминая, а про себя подумал, что морф – не дикарь, человеческий. Вряд ли это был кто-то из перекинувшихся бандюков, что в машине ехали, скорее набродь какая-то. С легким холодком в сердце он сообразил, что, может, это кто и из его односельчан – кому не повезло.
– Вот и будет новая напасть у поселка и деревень окрестных, – негромко произнес Старый. – Так-то все устоялось в здешних краях, а теперь будто камень в пруд с ряской бултыхнули.
Они доехали до съезда на лесную дорогу, ведущую к месту, где были спрятаны две оставшиеся сумки. Начинало темнеть, и именно этим, по-видимому, можно было объяснить то, что они свернули не на ту дорогу. Так этих дорог там было нарезано куча. А и запросто можно промахнуться: будь ты самый- распросамый лесовик, а все равно заблудиться можешь на тысячу раз знакомом месте. Главное, ехали вроде туда, даже они со Старым «узнавали» приметы. Точно, лешак водил. Потом, когда все же доперли, что не там они совсем, стемнело уже. Возвращаться и рыскать в потемках в поисках нужной дороги – можно найти, конечно, а можно вообще неизвестно куда выехать: лес – он такой. Так что, посоветовавшись, решили переночевать в лесу, а уже утром вернуться и отыскать все же захоронку. Тут, кстати, и поляна подвернулась подходящая. Раньше все, кто в лесу остановился, где-нибудь укрытие искали – под деревом или еще где, а сейчас чем больше вокруг тебя открытого пространства, тем меньше шансов, что какой- нибудь дикарь незамеченным подкрадется. Они хоть ночью не ходят особо, а все ж таки… От дождя, правда, на поляне защиты нет, если что, но тут уж так: либо мокрым, либо мертвым.
Дождя, к счастью, не предвиделось – с той ночи, как у Старого приступ сердечный приключился, стояла сухая теплая погода, летняя, одним словом. Есть никто после поминок особо не хотел, так, пожевали немного сухпай, даже костра не разводили, ну лагерь к ночи подготовили, само собой, а потом лапника нарубили да и легли. Кусок вызвался сначала стоять, мол, в больнице на месяц вперед выспался, потом Крысолов. Артему в этот раз «собака» досталась. Банана и Старого решили поберечь, а насчет Варьки тут и разговоров не было: уж какой из нее караульщик, хоть та и попробовала слегка ерепениться, типа, я на дежурствах тоже ночью не спала. Так это ж не то совсем: в больнице-то вряд ли дикари бегают.
А все же усталость, накопившаяся за последние дни, давала о себе знать. Вчерашней ночью тоже ведь легли далеко за полночь: пока с похоронами решили и поминками, пока с оружием купленным разобрались. А на свежем воздухе да на свежем лапнике так оно и вообще: Артем уснул сразу, будто выключили его… Однако когда сработал виброзвонок на часах, проснулся в одну секунду. Ночь уже начинала светлеть, а вдобавок и луна была почти полной, так что видно все было просто замечательно, хоть иголки собирай. Хрустнув нижней челюстью, Артем перехватил удобнее теплый, нагретый за время сна автомат и направился на пригорок, где маячила сгорбленная фигура Крысолова. Командир расположился на небольшой возвышенности, в нескольких метрах от спящего лагеря, так чтобы было удобно наблюдать за еще засветло очищенной по максимуму от веток и растительности полосой вокруг лагеря наподобие той, что возле гарнизона вояк была. По наружному периметру полосы шел выкопанный ровик, где-то полметра в глубину, с отвесной внутренней стороной и плотно утрамбованными стенками – для мелких дикарей сойдет, чтобы свалились и не выбрались. Батя, помнится, говорил – римский лагерь. Те, мол, древние вояки тоже каждый раз ров в конце рабочего дня копали. И еще эти, туркмены, что ли, или киргизы, те тоже как закон: ложишься спать – веревкой из верблюжьего волоса стоянку окружи. Там, правда, не дикари были – пауки какие-то злючие, каракурты вроде. Интересно, сколько от тех каракуртов народу пострадало, прежде чем до такого додумались? А прав Старый: на любую напасть у человечества найдется придумка – не новая, так старая… Если, конечно, что более крупное или дикарь продвинутый – те ровик перемахнут, ясное дело, но так на то у тебя и глаза даны: не зевай, посматривай, а то вместо сменщика к тебе зомбак подойдет. Кстати, обозваться действительно надо, а то слыхал Артем, кто особо нервный, бывало, и палил по товарищам – ночью в лесу всякое может примерещиться, тем более после Этого…
– Я, – негромко сказал он. Вроде и слово короткое, а все ясно: раз сумел ты его произнести, а не издать сип судорожно сжатыми в посмертии голосовыми складками, значит, это действительно «ты» – живой теплый человек, а не нежить ходячая. Теперь ответного отзыва ждать надо – всякие случаи в лесу бывали…
– Я, – отозвался с пригорка Крысолов, и Артем стал взбираться на холмик, сбоку, чтобы не заслонять командиру обзор ни на минуту.
Он подошел к Крысолову, следящему за полосой, Крысолов, не оборачиваясь, к нему тихо сказал:
– Нормально, движения нет. У Куска тоже все тихо было. Ну удачи… – Он повернулся и принялся спускаться по склону.
Артем же начал приноравливать зрение к наблюдению. Инстинктивно – туда, где светлее всего, смотреть хочется: там видно лучше. – Только он это уже знал: насмотришься на сверкающую под луной траву, потом на темное место можно даже и не смотреть, все равно ничего не увидишь. Вот он и старался больше по темным местам взглядом шарить, а на светлые участки все больше так смотреть, краем взгляда. Тут бы очки, как у Банана, наверное, подошли бы, впрочем, светлело прямо на глазах. Летом всегда так: если лежмя не лежать, кучу работы переделать можно, к полудню ощущение, что в сутках гораздо больше двадцати четырех часов, и каждый час есть что делать. Ну им не косить, не пахать, можно еще и поспать, – хоть и беспокоился Артем за деревню и отца, а понимал, что и отдохнуть надо команде. Тем более сладко спится в эти часы, и часовым спать хочется, не зря «собачьей» эту вахту испокон зовут. Вот и Артему тоже спать хочется, прямо глаза слипаются, даже ребенок этот, что плачет, и то не мешает…
…Сонная одурь, наплывавшая волнами, слетела с Артема в одно мгновение. РЕБЕНОК?! ЗДЕСЬ?!! Наверное, тот самый адреналин, про который Старый говорил, пошел разгонять сердце, которое трепыхнулось вроде под самое горло, а потом мощно и сильно стало ударять в грудную клетку. Артем вскочил на ноги и увидел медленно двигающуюся фигуру – кто-то шел из лагеря ко все еще густым теням под елками, – именно оттуда доносился детский плач. Хотя какой там «кто-то» – по длинным волосам он узнал Варьку, которая уходила все дальше от места ночлега. Артем быстро глянул на лагерь – там все было спокойно, вон, сопят, никто и не пошевелился. Варька тем временем, слегка споткнувшись, перешагнула через ровик и уверенно направилась дальше. Ждать дальше было опасно, и Артем решился окликнуть ее:
– Варя!
Девчонка и ухом не повела. Зато мужики в лагере все вскочили, будто он выстрелил. Вот на плач – не реагировали никак, дрыхли себе, и все, а от Артемова голоса сразу проснулись.
– Грудничок с голоду ревет, – начал было Старый, глянул на показывающего рукой Артема, на Варьку – и осекся,
