достигать кульминации, заходить и восходить вновь, — Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы и вновь торжествующий Овен! — но и тогда разве не будут люди задаваться все тем же безнадежным, извечным вопросом: где смысл? Какая сила движет мирозданием? Скорпион вскоре зайдет... Но уже восходит, подумала Ивонна, другое созвездие, невидимое за вулканами, оно достигнет кульминации сегодня в полночь, когда зайдет Водолей; и некоторые люди, сознавая быстротечность времени и все же чувствуя, что алмазный блеск просветляет душу, пробуждает в памяти все радостное, возвышенное, смелое и гордое, будут смотреть, как в вышине, словно птичья стая, бесшумно устремляющаяся к Ориону, воссияют Плеяды, доброе знамение...
Лес редел, горы, прежде скрытые от взгляда, теперь показались снова, можно было прибавить шагу... Но Ивонна медлила.
Вдали на юго-востоке низко висел рогатый месяц, который утром сопутствовал им, а сейчас наконец закатывался, и Ивонна смотрела на него — на это мертворожденное дитя Земли! — со странной, жадной мольбой... Море Изобилия, похожее формой на алмаз, море Нектара, как бы образующее пятиугольник, крутой западный склон Эндимиона, горы Лейбница, а к востоку от Прокла озеро Снов. И среди следов катастрофы стоят Геркулес и Атлас, неведомые нам...
Месяц закатился. Горячий порыв ветра ударил а лицо, на северо-востоке сверкнула молния, вспыхнув ослепительно-белым зигзагом; глухо заворчал гром; лавина вот-вот рухнет...
Тропа все круче поднималась в гору, забирая вправо, она петляла среди деревьев, которые стояли порознь, как часовые, высокие и редкие, а за поворотом гигантский кактус распростер в стороны спои скрюченные, усеянные колючками руки, заслоняя все вокруг. Стало так темно, словно наступила глубокая ночь, и впереди тоже разлилась беспросветная тьма.
Но когда они вышли на шоссе, глазам их представилось поразительное зрелище. Сумеречное небо по-прежнему медленно наволакивали густые, темные тучи. В далекой, чудовищно далекой вышине парили черные птицы, тощие, как скелеты. Снежные ураганы бушевали на вершине Истаксиуатля, застилали ее, по склонам ползли облака. А Попокатепетль словно надвигался вместе с тучами, крутобокой громадой сползал в долину, где дерзко выделялся на склоне холмик, озаренный странным, печальным светом, который тек с маленького кладбища.
По кладбищу двигались люди, но видны были лишь огоньки свечей у них в руках.
А потом вдруг вспышки молний, словно световые сигналы, разнесли какую-то весть по этим диким краям; Ивонна и Хью представились себе крошечными черно-белыми фигурками, недвижными, выхваченными из тьмы. Теперь, в тишине перед ударом грома, они слышали голоса: ветер доносил тихие жалобы и стенания. Люди пели над могилами своих близких, тихонько играли на гитарах или молились. До слуха долетал унылый звон, словно тренькали колокольцы.
Чудовищный громовой раскат разнесся по долинам, заглушив все звуки. Лавина обрушилась. Но огоньки свечей не погасли. Они упрямо мерцали в отдалении, иные из них растянулись вереницей. Люди начали спускаться вниз по склону холма.
Ивонна шла, с благодарностью ощущая под ногами твердое шоссе. Впереди блеснули огни отеля и ресторана «Эль Попо». Рядом, над гаражом, сверкала электрическая надпись. Откуда-то из радиоприемника неслась бешеная темпераментная музыка в невероятно быстром ритме.
У ресторана стояли в ряд американские автомобили, дальше был тупик, дорога упиралась в лесную опушку, и какая-то холодная настороженность ощущалась здесь, словно ночью на границе, и в известном смысле так и было, потому что неподалеку отсюда, справа, по ущелью, через которое мостик вел на окраину бывшей столицы штата, проходила его граница.
На веранде сидел консул и молча ел в одиночестве, но тотчас исчез. И одна лишь Ивонна его видела. Они с Хью пробрались меж круглых столиков и вошли в убогий, тоскливый бар, где в углу сидел насупленный консул в обществе троих мексиканцев. Но никто, кроме Ивонны, но видел его. Бармен сказал, что консула здесь не было. И младший распорядитель, он же повар, долговязый японец, который сразу узнал Ивонну, тоже сказал, что консула не было. Но хотя они решительно утверждали, что он сюда не заходил (и сама Ивонна уже твердо знала, что он сейчас в «Маяке»), консул скрывался за каждым углом, исчезал за каждой дверью. Столики на мозаичном полу перед стойкой бара были пусты, но там тоже, казалось, сидел консул и встал при их появлении. И во внутреннем дворике он же, консул, вскочил, отодвинув стул, поклонился и пошел им навстречу.
В ресторане «Эль Попо», как это часто бывает почему-то в подобных местах, оказалось гораздо меньше людей, чем снаружи автомобилей.
Хью вертел головой, вероятно пытаясь сообразить, отчего музыка, которая, скорей всего, доносилась из какого-нибудь автомобиля, где был включен радиоприемник, и здесь, среди запустения, представлялась чем-то совершенно невероятным, некой ужасной, стихийной неодолимой силой, которая мчит навстречу гибели, содрогается, жаждет страшных бедствий, внезапно смолкла.
В длинном, прямоугольном дворике росли цветы и травы. По обе стороны тянулись полутемные веранды под арками, словно в монастыре. Двери номеров выходили на веранды. Свет из окон ресторана местами падал на какой-нибудь багряный цветок или зеленый кустик, придавая им неестественную живописность. Два сердитых попугая в ярком взъерошенном оперении сидели на железных кольцах, висевших меж арками.
Коротко блеснула молния, на миг воспламенив окна; ветер прошелестел в листве и затих, оставив по себе раскаленную пустоту вокруг неистово мятущихся деревьев. Ивонна села, прислонилась спиной к арке и сняла шляпку; один из попугаев издал скрежещущий крик, она зажала уши руками, а когда загремел гром, зажала еще сильнее, и сидела так, зажмурясь, и опустила руки, только когда гром отгремел и подали две бутылки безвкусного пива, которые заказал Хью.
— М-да, — говорил он, — это тебе не пивоварня в Куаунауаке... Какое там... Право, я никогда не забуду это утро. Небо было такое синее, помнишь?
— И лохматая собачонка, и жеребята бежали впереди, и над рекой стремительно носились птицы... — А далеко ли отсюда до «Маяка»?
— Мили полторы. Но если идти через лес, напрямик, тогда около мили.
— В темноте?
— Надо спешить, если мы хотим успеть на последний автобус в Куаунауак. Ведь уже седьмой час. Мне это пиво в горло не лезет, а тебе?
— И мне. У него какой-то металлический привкус... черт знает что, — сказал Хью. — Давай-ка лучше...
— Давай лучше выпьем чего-нибудь другого, — предложила Ивонна чуть насмешливо.
— А позвонить отсюда нельзя?
— Выпьем мескаля, — сказала Ивонна весело. Воздух трепетал, насыщенный электричеством.
— Чего-чего?— Мескаля, если ты не против, — повторила Ивонна, качая головой с иронической серьезностью. — Мне давно уже охота понять, что Джеффри в нем находит.
— Отчего же, давай выпьем вместе.
Но когда другой официант принес на подносе, который ловко держал одной рукой, два стаканчика, спросил, не темно ли здесь, и зажег еще лампочку, Хью, куда-то отлучившийся, еще не вернулся.
Все, что Ивонна выпила за обедом и вообще за этот день, хотя пила она же так уж много, оставило в душе скверный осадок: прошло несколько времени, прежде чем она взяла стаканчик и осушила его.
Мескаль, тошнотворный, омерзительный, с привкусом эфира, поначалу ничуть ее не согрел, а вызвал, как и пиво, лишь холод, озноб в желудке. Но потом он подействовал. На веранде раздались слегка фальшивые звуки гитары, и какой-то мексиканец запел песню «Моя голубка», а мескаль все действовал. В конце концов он вызвал приятное, сильное опьянение. Но где же Хью? Быть может, он нашел наконец консула? Нет: она знала, что консул не здесь. Она оглядела «Эль Попо», это унылое заведение, проникнутое дыханием смерти, которая тикает и стонет, как сказал когда-то Джефф — скверное подобие американского придорожного трактира; но теперь ей казалось, что здесь не так уж плохо. Она взяла лимон со столика, отжала в стакан несколько капель, и все это длилось немыслимо долго.
А потом вдруг она почувствовала, что смеется нелепым смехом, что у нее внутри вспыхнул огонь, разгорается пожар; и снова ей привиделась женщина, которая безудержно, исступленно колотит кулаками по земле...
