замер. Негромкий низкий голос спокойно произнес:
— Поднимите руки, Килпатрик. Медленно.
Он выполнил требование, а тем временем фальшивый носильщик оторвал от него Мадди. Она задыхалась и плакала, глядя на него огромными, полными слез глазами. «Носильщик» обхватил ее одной рукой за талию и поволок прочь.
— Она не будет сопротивляться! — крикнул Ривлин, невольно сделав шаг вперед. — Не трогайте…
Громкий крик вырвался из горла Мадди, когда она увидела, как ее возлюбленного ударили рукояткой револьвера по голове и он упал на мраморный пол. Сквозь потоки слез она едва могла разглядеть, как на него надели наручники, и его имя превратилось в рыдание у нее на устах, когда ее уводили прочь.
Глава 23
Ривлина втолкнули в товарный вагон; голова его раскалывалась от боли, тело казалось невероятно тяжелым. Он сразу повалился на пол; холодный металл крепко стягивал скованные за спиной запястья.
В темноте послышался какой-то шорох, и Ривлин задохнулся от нахлынувшей надежды.
— Мадди, — простонал он и попытался сесть, но боль в голове не дала ему пошевелиться.
— Ее здесь нет.
Ривлин узнал голос — тот самый человек, который приставил револьвер к его уху, а потом ударил по голове. О Господи! Где же она? Что с ней? Ривлин подавил позыв к рвоте.
— Куда вы ее дели?
— Я бы на твоем месте не стал так беспокоиться о мисс Ратледж — тебе своих проблем хватит с лихвой. — Поблизости послышался сухой смешок. — Удача отвернулась от тебя, Килпатрик.
Волны боли накатывались на Ривлина одна за другой, сопровождаясь странными вспышками в мозгу. Темнота вокруг предлагала ему убежище, и он покорился милосердной пустоте, понимая, что сейчас ничего не в состоянии предпринять и что дальнейший ход дел целиком зависит от его родных.
Мадди, оцепенев, сидела между двумя здоровенными мужчинами и машинально слушала перестук колес. Руки и лодыжки были скованы. Пассажиры вокруг глазели на нее и перешептывались, но это теперь не имело никакого значения. Ей сообщили, что ее везут в Левенуэрт давать показания и что Ривлину придется держать ответ за содеянное. Их конвоиры не знали, что Харкер мертв; они также не знали, почему Ривлин и она выбрали ту дорогу, по которой двигались. Им было известно лишь то, что отдан приказ арестовать беглецов, и они считали свою задачу выполненной.
Мадди закрыла глаза. Дело сделано, что верно, то верно. Время, проведенное с Ривлином, кончилось так, как она и предполагала, но принять это, вытерпеть… И все же она сдержала слезы — что бы ни ждало ее впереди, у тюремщиков не должно было создаться впечатления о ней как о легкой добыче…
Когда Ривлин появился в ее жизни, все вокруг обрело для нее новую цену. Теперь он ушел, и ей осталось только бесконечно долгое время, жалкие осколки разбитого сердца и мучительная пустота в душе.
Думать об этом было просто невыносимо. Если она запретит себе воспоминания и уснет, то после пробуждения боль, возможно, хоть немного отпустит ее. Однако надежда на это была не слишком большой — без Ривлина все в мире утратило для нее смысл.
Ривлина предусмотрительно посадили в одиночную камеру. Ничего не разобьешь, ничего не растопчешь, остается только мерить шагами пол да от злости орать в пустоту. Боль в голове и тошнота только усиливали его отчаяние. Где Мадди? Что с ней? Возможно, она сопротивлялась и ее за это избили?
Ривлин ухватился за решетку двери и в очередной раз попытался сломать ее одним лишь усилием воли. Почему он до сих пор здесь? Где его семья? Неужели они не заметили их с Мадди исчезновение? А может, они уже начали поиски?
Интересно, куда они увезли Мадди на этот раз и сколько времени ему придется ее искать? Тогда, на вокзале, она подняла на него полные слез глаза и сказала, что любит его. И еще она сказала, что ее чувство ни к чему его не обязывает.
Ривлин изо всех сил вцепился в холодные металлические прутья решетки, когда правда во всей ее полноте открылась ему и эту правду уже нельзя было отбросить, нельзя отрицать. Он опустился на каменный пол, ошеломленный сознанием того, что имел — и утратил. Как и Мадди, он не хотел, чтобы это произошло; не хотел полюбить ее, понимая, что она права: ничего, кроме сердечной боли, из этого не выйдет. Он приблизил Мадди к себе, потому что ее больше некому было защитить, и считал это своим служебным долгом, а потом и долгом совести. Но оказалось, что это больше, чем долг совести, намного больше! Он полюбил ее почти с самого начала. Когда мать спросила о его чувствах, он молча ушел от нее, еще не понимая до конца того, что с ним произошло. Он любил, и не сердце Мадди привязало его к ней — это она стала необходима его сердцу. Он любил ее сильно, глубоко, но не успел сказать ей об этом.
Мадди вырвали из его объятий, и она так и не узнала, что он отдал ей свое сердце; она думает, что снова осталась совсем одна, и не верит в его готовность перевернуть небо и землю, только бы найти ее. Ривлин ухватился за решетку и встал.
— Выпустите меня! — заорал он, обращаясь к тусклому пятну света в конце длинного коридора. — Выпустите меня, не то я камня на камне не оставлю от вашей проклятой тюрьмы!
Он кричал до тех пор, пока совсем не охрип. Голос его стал почти неслышен. Его приводило в безумную ярость то, что он не получает ровно никакого ответа. Ривлин метался по камере, строя немыслимые планы в отношении того, как вырваться отсюда и спасти Мадди. Он не имел представления о том, сколько времени вышагивал так, сколько выстроил цепочек, ведущих к достижению единственной цели, сколько убедительных речей произнес.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он услышал звяканье ключей и ринулся к появившемуся в дверях тюремщику, подавляя на ходу сильнейшее желание вбить тому все зубы в глотку. Самое главное — вырваться и привести свои замыслы в действие.
Протолкнувшись мимо стража, Ривлин бурей пронесся по коридору к видневшейся в его конце двери. Едва он ворвался в комнату, Эверетт сделал шаг вперед и протянул ему его портупею.
— Прости за задержку — мы не знали про арест, пока Стивене не вернулся домой без тебя. Тогда мы сразу принялись за поиски. Корбетт приказал освободить тебя на основании ваших с Мадди письменных показаний.
— Где она? — требовательно спросил Ривлин, надевая портупею.
— Мы не знаем в точности, но в Цинциннати ее нет. Никто из твоих коллег не желает с нами разговаривать — кажется, ты нынче у них не в чести.
— Плевать мне на то, что они обо мне думают! — Ривлин скорым шагом направился к выходу; Эверетт и Уилл последовали за ним.
Когда они вышли на улицу, Уилл взял его за руку.
— Я полагаю, ее скорее всего увезли в Левенуэрт для дачи показаний; по моей телеграмме их встретят на вокзале в Канзас-Сити. Адвокаты уже занимаются документами об апелляции и передадут их в суд сегодня в полдень. Нам остается только ждать.
Ривлин рывком высвободил руку.
— Спасибо за то, что ты сделал для нее, Уилл, — сказал он. — Но я не слишком доверяю этой чертовой апелляции. Если мы не поторопимся, то можем опоздать.
Эверетт воздел руки к небесам, как будто надеялся таким образом успокоить Ривлина.
— Она знает, что ты приедешь за ней.
— А вот это еще вопрос! Найди ее, Эверетт. — Сердце Ривлина бурно колотилось, разум отсчитывал драгоценные секунды. — Найди и сообщи, что она должна надеяться. Скажи, чтобы она верила в меня. — Он повернулся и пошел прочь, не сомневаясь, что Эверетт все сделает как надо.
— Куда, черт побери, ты направляешься?
— Еще не знаю. Телеграфирую, как только смогу, — бросил он через плечо. — Найди Мадди.
Поездка из Цинциннати в Сент-Луис, а затем в Канзас-Сити прошла для Мадди словно в тумане. Пешие переходы на станциях пересадок были медленными и мучительными, так как оковы на ногах вынуждали ее делать крохотные шажки, что вызывало изумленные взгляды пассажиров. Опустившись на сиденье между своими охранниками, она тихонько вздохнула. Еще одна пересадка позади, ее путешествие
