вспомнил о тайных пассажирах и у него ненароком вырвался испуганный возглас:
— Штурман!
— Что такое? Чего тебе! — нетерпеливо отозвался второй штурман, уже готовый спуститься в шлюпку по тросу.
— Ничего… — растерянно пробормотал Субрис. — Давай быстрей вниз.
Он чуть было не совершил величайшую глупость — хотел сказать штурману, что в твиндеке люди и надо бы их позвать. Но рассудок своевременно заглушил благородный импульс, и Субрис порадовался своей смекалке, спасшей его от неприятностей и убытка. Он полагал так: «Если я сообщу о зайцах, то мне придется отвечать за их присутствие на судне, и ни капитан, ни господа судовладельцы не выкажут мне большой благодарности. Возможно, Илмар и его дама бежали от суда за какие-нибудь преступления, и если их привезут обратно в Ригу, то меня затаскают в полицию и накажут за соучастие. Нет уж, спасибо! Позаботьтесь, друзья, о себе сами, не надо так крепко спать. Да и поздно уже вам помогать…»
Главный же повод, почему Субрис умолчал о беглецах, заключался в большом чемодане Илмара. В нем находились некоторые ценные вещи, и теперь они принадлежали Субрису. Если Илмар погибнет вместе с пароходом, то никто у Субриса не потребует эти вещи.
Капитан пересчитал людей и, убедившись, что никто не остался на борту парохода, скомандовал «Весла на воду!». И шлюпки поплыли, оставляя на тонущем судне двух человек, возможно, даже не знавших о том, какая участь их ожидает. А ведь так просто могли быть спасены все — места в шлюпках было достаточно, море спокойно и вблизи много островов. Могли быть спасены, будь у одного человека чуть больше человечности. Но ее-то у него и не было.
Той ночью в твиндеке не было заметно ни одной крысы. Наверно, это было единственной причиной, почему беглецы спали во время катастрофы. Илмар уснул раньше, потому что Ирена, по своему обыкновению, ночью бодрствовала, чтобы отгонять назойливых зверьков. Их бесстыжие налеты и голодный писк всегда помогали ей справиться со сном, и все предыдущие ночи Ирена выдерживала вахту до конца. Сегодня ночью в твиндеке было на диво тихо, суетливые шажки не тревожили, не ворошили угольную крошку и, погрузившись в раздумья, Ирена слушала монотонный гул машины. Он убаюкивал, как колыбельная, далекая и неуловимая, ее можно было чувствовать, но не надо было о ней думать. И голова Ирены все ниже и ниже клонилась на грудь, веки смыкались, покуда она не свернулась клубочком подле Илмара, рядом с задраенным люком.
Илмара разбудил легкий толчок, когда судно второй раз задело риф. Окончательно он пришел в себя, когда снова все затихло. Постукивая, скатывались отдельные куски угля, у топок гремели дверцы и лопаты, торопливые шаги раздавались на палубе. Некоторое время была слышна какая-то суматоха, беготня людей и громкие непонятные крики, потом от форпика донеслось громыхание якорь-цепи. Скрипели блоки, шлюпбалки, потом снова все затихло.
Это были знакомые звуки, и Илмару казалось — он понимает их значение: «Ладога» наверно, вошла в гавань или стала на якорь на рейде, чтобы дождаться утра.
Наверно, Субрис придет и обо всем расскажет, как только на палубе затихнет суета, связанная с постановкой на якорь.
Однако Субрис не шел, и абсолютная тишина стала казаться подозрительной. Не могла же вся команда до единого матроса завалиться спать. Если даже «Ладога» вошла в порт и ошвартовалась, то хотя бы кочегар вспомогательного должен изредка подходить к котлу и стравливать давление пара.
Илмар встал, перелез через угольную кучу, тихо нащупал в темноте путь к двери котельной выгородки. Отворил — везде темно и тихо.
«Странно…» — подумал он. Разулся и на цыпочках подошел к трапу, что вел на палубу. Там опять прислушался, затем приоткрыл дверь. На палубе ни души, электрические лампочки не горели, иллюминаторы кают темны. Вокруг судна клубился туман.
Затем он взглянул на ботдек и наконец уразумел, что означает эта странная тишина: обеих шлюпок не было, и рога шлюпбалок развернуты в сторону моря. Теперь Илмар уже не прятался, а в один прыжок подскочил к фальшборту. Совсем, совсем близко внизу темнела поверхность воды, палуба была футах в трех над водой. Какой сейчас смысл бежать на ходовой мостик проверять положение судна? Более чем на десять шагов в тумане все равно не было видно, на море было так же тихо и безжизненно, как на палубе брошенного судна. Звать уплывших, чтобы воротились? Да найдут ли они затерянный в тумане пароход и захотят ли приблизиться, если в любой момент можно ожидать, что он затонет?
Илмар пошел обратно на твиндек. Пробравшись в укрытие, зажег свечку и хотел разбудить Ирену. Но тут он осознал весь ужас их положения, и ему почему-то вдруг стало жаль ее будить. Она еще ничего не знала, возможно; ей снился приятный сон… не жестоко ли было возвращать ее сейчас к действительности — да и к какой действительности! Спасение уже невозможно: шлюпки ушли, морская вода холодна как лед — в ней отчаявшийся пловец не выдержит и полчаса. Единственно, если судно затонет на мелководье, то можно было бы спастись на площадке передней мачты — фор-марсе (на «Ладоге» он имелся) и дождаться, пока рассеется туман. Но тогда время терять нельзя.
Он слегка коснулся руки Ирены.
— Нет, нет… — отозвалась она сквозь сон и упрямо отвернула лицо. Тогда он назвал ее по имени, и она открыла глаза.
— Что такое? — спросила она, окончательно просыпаясь.
— Пойдем скорей на палубу.
— Мы приехали? — радостно отозвалась Ирена. — Все уже, Илмар?
— Да, милая, дальше мы не поплывем.
— Вот и прекрасно. И мы уже прямо сейчас можем идти?
— Мы должны идти прямо сейчас, не то опоздаем. (Как ей об этом сказать?)
— Но как же мы пойдем — вот в этой одежде?
— Переодеваться некогда.
Она больше ни о чем не спрашивала и последовала за Илмаром. Когда выходили из малой котельной, свеча погасла.
— А теперь куда? — спросила она, напрасно выискивая глазами берег. — И куда подевались все остальные?
Илмар взял ее руку и подержал в своей.
— Мы одни на пароходе… — сдавленным шепотом проговорил он. — «Ладога»… тонет…
— Тонет… — повторила она в наивном удивлении, словно бы не понимала значения этого слова. — А мы?
— Нам надо пробовать спастись… если только это окажется возможным.
Долго и с напряжением смотрела она ему в глаза, потом улыбнулась улыбкой боли и крепче прижалась к Илмарову плечу.
— Значит… возможно, нам предстоит погибнуть? И мы никогда больше не попадем на берег?
— Боюсь, что так оно и случится.
Какой же ужас она должна была сейчас испытывать! Илмар ждал, что ее того гляди окончательно сломит отчаяние, она разразится рыданиями, истерикой в последней, безнадежной вспышке воли к жизни. Но она не стонала, не кричала, не цепенела перед неотвратимым. Слабо, как бы виновато улыбнулась и покорно прильнула к нему.
— Злой рок… Я не имела права спасать себя. А тебе… родной… за что же погибать тебе, если зло совершила я, — почему и ты тоже?
Он ничего не сказал, только крепче сжал пальцы Ирены и повел ее наверх, на ходовой мостик, потому что палубный груз доходил до самого мостика и кратчайший путь на бак вел через него. В тот момент, когда они достигли рулевой рубки, пароход накренился на борт. Что-то затрещало, рвались найтовы палубного груза и ломались фальшбортные стойки. Громадная груда досок пришла в движение и соскользнула в море, сокрушив фок-мачту и обе лебедки. После этого судно вроде бы вздохнуло с облегчением и нос его приподнялся над уровнем воды. Рядом с пароходом в море плавало множество досок, кое-где они сбились в кучу и плавали маленькими островками среди прочей мелочи.
— Илмар… — промолвила Ирена шепотом, хотя, кроме него, тут никого не было. — А ты… а я тебе…
