зиму. Половину полученных в аванс продуктов они увезли на базар. После этого Ольга Липстынь сшила детям новую одежду, а себе заказала шерстяной костюм. В доме появился радиоприемник и новый мужской велосипед.
Эти факты не могли пройти незамеченными для окружающих. Многие единоличники, которые все лето и осень с недоверием наблюдали за колхозом, стали теперь призадумываться. Не проходило дня, чтобы в правление не заходил какой-нибудь ходок от единоличников или даже целые делегации. Как в свое время пурвайцы ездили на экскурсию в первый колхоз Советской Латвии, так сейчас к ним приезжали из ближних и дальних мест. Опять какие-то крупные события назревали в волости, и Анна Пацеплис понимала, что осенью ей предстоит большая и ответственная работа. Семя коллективизации, посеянное в тщательно обработанную плодородную землю, приносило теперь первые плоды. Не надо было больше говорить о преимуществах колхозного строя, не приходилось ссылаться на чужие примеры — лучшим примером был первый колхоз Пурвайской волости. А так как это был одновременно и первый колхоз во всем уезде, то за его деятельностью и достижениями заботливо следило все уездное руководство.
Артур Лидум недавно был избран первым секретарем укома. Энергичный и неутомимый, он не мог усидеть в кабинете и большую часть времени проводил в волости и поселках. Он появлялся всюду, где пробивались робкие ростки новой жизни, и, как опытный садовник, заботился о том, чтобы равнодушные люди не вытоптали их. С его помощью Анне удавалось два раза в месяц получать квалифицированных лекторов и устраивать в Доме культуры лекции и по сельскому хозяйству, и по вопросам культуры, и по международному положению. Но Артур не мог сосредоточить все внимание на одной Пурваискои волости, которая во всех начинаниях шла первой по уезду, поэтому его здесь видели не больше раза в месяц, ни одно его посещение не проходило бесследно; он помогал многое упорядочить и разрешить, хоть на шаг продвинуть вперед новую жизнь. Весь свой опыт он передавал Анне, и это очень помогало ей в работе, поэтому нечего удивляться, что республиканские газеты все чаще и чаще писали о Пурвайской волости. На все слеты и совещания передовиков сельского хозяйства Пурвайская волость посылала своего делегата. Обычно ездили Анна, Регут или кто-либо из передовиков колхоза, а на последнее совещание послали заведующую молочнотоварной фермой Ольгу Липстынь.
…После выдачи первого аванса Риекстынь стал очень беспокойным. Регуту и бригадиру Клуге почти каждый день приходилось разговаривать с ним. На рассвете этот колхозник находил то одного, то другого и требовал:
— Давай работу. Что мне сегодня делать?
И не один Риекстынь старался исправить до конца года баланс своих трудодней; в дни осеннего сева и зяблевой вспашки можно было наверстать многое.
После уборки урожая в колхоз «Ленинский путь» вступили еще двадцать три единоличника. И снова трактор уничтожал межи, а территория колхоза постепенно превращалась в единый массив.
Одновременно с этим происходили еще более значительные события: одно за другим в Пурвайской волости прошли три собрания, и после каждого рождалось по новой сельскохозяйственной артели. Рядом с «Ленинским путем» в строй молодых колхозов встали коллективные хозяйства «Раудупе», «Победа» и «Комсомолец» — почти половина всех крестьянских хозяйств волости объединились в колхозы. Некоторые кулаки, увидев, что победная волна новой жизни рано или поздно потопит их, старались пробраться в колхозы, но у трудового крестьянства были достаточно зоркие глаза.
3
Уже второй день лил дождь. Анна стояла у окна и глядела на мокрую мураву двора, где паслось стадо гусей. Не обращая внимания на больших птиц, воробьи хозяйничали, как у себя дома, и клевали под носом у огромного гусака насыпанный хозяином корм. Перед коровником, спрятавшись от дождя под широким навесом, сладко позевывала собака.
На диване стоял раскрытый чемодан с вещами Анны. Рядом с бельем и туалетными принадлежностями лежали книги, несколько общих тетрадей и маленькая коробочка с янтарными бусами, которые подарил Жан ко дню рождения.
«Что еще взять с собой?» — думала Анна. То одно, то другое казалось ей лишним. Пальтишко, перешитое из военной шинели, отслужило свой срок, его заменило хорошее зимнее пальто. Темно- коричневый костюм надо взять, а как быть с лыжным костюмом? При обходе разбросанных крестьянских усадеб приходилось месить осеннюю грязь, шагать по снежным сугробам, и костюм был незаменим, а что с ним делать в Риге? «Пусть лежит. Может быть, когда-нибудь понадобится…»
Она давно стремилась поехать в Ригу учиться, но сейчас, когда вызов из партийной школы лежал на столе, было как-то жалко отрываться от любимой работы. Анна не сомневалась, что после ее ухода в жизни волости ничто не остановится, но весь день чувствовала себя неспокойно. С грустью всматривалась Анна в знакомый, незатейливый пейзаж, и в ее сердце пробуждалась нежность к этой однообразной, простой, овеянной осенней сыростью картине, ко всем людям, остающимся здесь.
Казалось, будто оголенные поля, мелкие рощицы тихо молят: «Не уходи, останься с нами, ты ведь видишь, что мы нуждаемся друг в друге».
Она вспомнила Айвара, и ей стало еще грустнее; он ведь останется здесь на всю зиму продолжать работы по осушке болота. Уезжая отсюда, она уедет и от Айвара, и все опять останется по-прежнему: смутные догадки, предположения, недоговоренность. После праздника «Лиго» они ни разу не встретились наедине, и все, что между ними было, — это полные робких намеков слова Айвара. Временами Анне казалось, что он ее избегает, но в то же время девушка понимала, его отношение ничуть не изменилось: если раньше скромность Айвара не вызывала мыслей о том, что он сторонится ее, то теперь она довольно часто задумывалась над этим, и только потому, что сама стала иной. Поняв, что они с Айваром любят друг друга, Анна переменилась — вместе с мечтами пришла и робость, от нее только наглец может освободиться без особых усилий, всем остальным она доставляет мучения.
Было ясно как день, что если бы Айвар пошел дальше в своих полупризнаниях, Анна не оставила бы его в неведении и кончилось бы их одиночество, как кончается власть тьмы с наступлением рассвета.
Сегодня Анна должна уехать. Через несколько часов она сядет в поезд и завтра будет ходить по улицам Риги.
«Знает ли он о моем отъезде?» — думала Анна. Сообщить об этом Айвару почему-то не хватало духу. Вся партийная организация знала, что парторг уезжает учиться и его место займет Клуга; комсомольцы приходили утром прощаться. Неужели никто ни слова не скажет Айвару? Было бы горько уехать, не пожав ему руки, не сказав несколько дружеских слов, в которых он, быть может, расслышит еле уловимое, ему одному понятное обещание.
«Напишет ли он мне? А если напишет, то о чем? Что я ему отвечу? Как все сложно, а могло бы быть просто, если бы сами люди не усложняли все…»
За стеной, в комнате хозяина, часы прокуковали три раза. Через пять часов ей надо быть на станции… Через полчаса в исполкоме ее будут ждать Клуга и Бригис, чтобы в последний раз поговорить о начатых и еще не оконченных делах. Социалистическое соревнование с Айзпурской волостью, рапорт руководству уезда и республики о выполнении плана хлебопоставок… открытие сезона в Доме культуры… Ничего, все будет хорошо.
Анна закончила сборы. Вещи, которые она не возьмет в Ригу, могут остаться здесь, Жан их сохранит до ее возвращения.
В половине четвертого она пришла в исполком и… застыла на пороге от неожиданности: ее комната была полна народа. Айвар, Финогенов, Регут, Бригис, Гайда, Жан, еще несколько членов партии и три председателя организованных осенью колхозов, как по уговору, улыбнулись Анне. Она поняла, что пришли сюда эти занятые люди только из-за нее и, может быть, расстроили свои планы на субботний вечер. От их улыбок в комнате стало светлее. Волнение сдавило Анне горло. Как могла она думать об одиночестве, когда вокруг так много настоящих, надежных людей? И Айвар такой же сердечный и простой, как и остальные, только почему-то он в праздничном костюме и белом крахмальном воротничке, будто собрался на какое-то торжество.