Ничего особенно плохого я не делал, но и не совершил ничего, что давало бы повод надеяться на чудо.
Долгие, долгие годы, неизвестность… Не будет ничего удивительного в том, что ты за эти годы устроила свою семейную жизнь и Ингус Зитар навсегда остался для тебя далеким воспоминанием, которое становится все бледнее и незначительнее перед впечатлениями новой жизни. Если это так, то прости меня. Если нет… Напиши.
У меня к тебе большая просьба. Будь добра, разузнай о моей семье. Ехать к нам в волость тебе затруднительно, но ты можешь написать письмо в волостное правление и запросить эти сведения. Если окажется, что мои родные возвратились из России, напиши им и сообщи, что я еще жив. Здесь, внизу, мой теперешний адрес, он не изменится до самого моего отъезда домой. Ты, может быть, удивишься, почему я сам не пишу домой? Мне сейчас трудно говорить об этом, но главное: я узнал от одного из своих друзей о том, что ты живешь все там же, и поэтому решил выяснить все таким путем. На этом кончаю письмо. Если ответишь, буду очень рад каждой твоей строчке.
Всего наилучшего, Лилия. Может быть, до свидания.
Это была необычная ночь в Кюрзенах. В десять часов, когда весь дом спал, Лилия постучала в дверь одной из комнат. Сонно отозвался старый Юрис — дядя Лилии с материнской стороны, который уже двадцать лет жил в Кюрзенах и руководил рыбной ловлей.
— Что случилось, Лилия? — спросил он, выходя через некоторое время на кухню. — Моторку мы вытащили на берег, так что волны ее не достанут.
— Моторной лодке ничего не сделается, — поспешила Лилия успокоить дядю. — У меня к тебе просьба: не сходишь ли ты в город и не передашь ли это письмо лавочнику Лицису?
— Так поздно? — удивился Юрис. — Там уже все спят.
— Не спят. Лицис сегодня ночью едет в Ригу, и мне ему надо кое-что сообщить.
Теперь Юрису все стало ясно: Лилия, верно, хотела поручить лавочнику что-нибудь привезти из Риги. Только странно, как она об этом не подумала, когда здесь был Лицис.
— Придется сходить, — проворчал дядя.
Он надел теплую тужурку, натянул высокие сапоги и отправился в путь. До городка было недалеко — с километр, не больше, но ненастье и грязь затрудняли ходьбу. Несколько раз Юрис пытался закурить трубку, но тяжелые, мокрые хлопья снега гасили ее. Наконец он рассердился и оставил трубку в покое.
— Ну и головы у этих женщин. Ни о чем вовремя не подумают. Теперь беги среди ночи из-за их глупости.
Правда, Юрис только первый раз мог упрекнуть племянницу в непредусмотрительности, но и эта возможность вознаграждала его за неприятное путешествие. Лицису он, конечно, ничего не сказал, хотя язык у него так и чесался сказать что-нибудь по поводу ограниченности женщин, — ходили ведь слухи, что лавочник метит быть хозяином Кюрзенов. Юрис проворчал что-то насчет отвратительного норд-веста, отдал письмо и спросил, ждать ли ответа. Однако какими странными глазами посмотрел на него Лицис! Точно перед ним не Юрис, а какое-то чудовище. Он даже не хотел принять письма — этот человек, который, бывало, не знал, как угодить Лилии. Лицис пробормотал что-то насчет неуместных шуток и, кусая губы, повернулся к Юрису спиной.
«Дорогой господин Лицис!
Я все обдумала и решила остаться в своем прежнем положении. Простите, что разочаровала вас, но иначе я не могу. Больше меня не ожидайте — я никогда не стану другой.
Искренне уважающая вас Лилия Кюрзен.
P.S. Не подумайте, что давеча я шутила, сказав, что, возможно, поеду с вами в Ригу. Тогда я еще действительно не знала, что буду делать. Теперь знаю — и точно. Не ищите со мной встреч. Я не боюсь, что вы можете изменить мое решение, но просто хочу, чтобы меня не беспокоили, — у меня есть веские причины желать этого. Всего хорошего.
Если бы не было этой приписки, Лицис действительно отправился бы вместе с Юрисом в Кюрзены. Теперь же он не мог этого сделать. Разочарованный, но не убитый окончательно, он заходил по комнате. Вспомнив, что Юрис все еще стоит, пододвинул ему стул:
— Минутку обождите. Я напишу ответ.
Только спокойно, без пафоса и сантиментов!
«Дорогая Лилия! Ваше решение меня удивило, ибо последнее время вы давали мне повод надеяться на другое. Я не знаю причин этой внезапной перемены и пока не буду допытываться. В Ригу этой ночью не поеду. Вообще ничего не стану предпринимать. Если окажется, что ваш сегодняшний шаг — простая оплошность, я всегда буду рад помочь вам исправить ее. Вот поэтому я думаю, что мне не следует обижаться и сжигать все мосты.
— Как, еще и ответ? — удивилась Лилия.
И тут произошло то, что совсем смутило Юриса и что позже, когда об этом узнали жители городка, доставило Лицису много неприятных минут: Лилия разорвала письмо и нечитаным бросила в печку.
И потом случилось так, что всю зиму Лилия не ходила в лавку и Лицис не появлялся в Кюрзенах. Городские ясновидцы сразу сделали вывод, что у них дело расстроилось, но не могли точно определить, кто кому натянул нос. Лицис не вдавался в разговоры на эту тему и предоставлял людям думать, что произошла небольшая ссора, какие часто случаются между влюбленными. Эту вероятность как будто подтверждало и поведение Лилии; она совсем не выглядела убитой горем, а, наоборот, расцвела, как цветок после живительного дождя. Если бы свадьба на самом деле расстроилась, то зачем бы она именно теперь закупала полотно, шила приданое, вышивала? Зачем в Кюрзены были приглашены плотник и маляр, и квартиру Лилии перестроили так, что ее не узнать? Все комнаты освежили, стены оклеили новыми обоями.
Это что-нибудь да значило. Когда слух об этом дошел до ушей Аугуста Лициса, он стал реже улыбаться. Он-то знал, что большие радостные приготовления в Кюрзенах к нему никакого отношения не имеют.
Глава двенадцатая
Прошло два с половиной года с тех пор, как Янка Зитар привез домой жену. Это было серое, ничем не приметное время. Янка и Айя поселились в домике Микелиса Галдыня, и их жизнь ничем не отличалась от жизни многих других рабочих семей. Их отношения с остальными Зитарами оставались прежними. Они встречались только с Карлом и Сармите, у которых все еще жила Эльга. Эльза напрасно ожидала, что Айя станет дружить с ней и что младший брат явится на мельницу засвидетельствовать почтение старшей сестре, как это обычно делают бедные родственники. Этот упрямец не замечал великолепия Кланьгисов и был счастлив, что богатые родственники оставили его в покое. Возможно, у него совсем не было времени думать о таких вещах. Разве у молодого главы семейства мало забот? Увеличивающаяся семья требовала все большего упорства в борьбе за существование. Здесь было необходимо все, начиная от рыболовецкого инвентаря, одежды и хлеба насущного и кончая элементарным уютом жилья. И если такой человек за несколько лет не видел ничего, кроме работы, вечных забот и совсем мало отдыхал, может случиться, что у него возникнет жажда к иной жизни, и он вспомнит горы книг, которые когда-то прочел и которые еще предстоит прочесть — если бы только книги эти были и можно было выкроить время на их чтение. Кое-как
