Пеструха не пошел за стол, а забрался на лесенку, на последней площадке которой Пень обычно собирал схемы на верхней панели Климаши, то есть академик Пеструха сидел на верхнем уровне, на последней ступеньке лесенки. А внизу, у его ног, устроилась Майка Городошница – и стоило ей поднять голову – она могла уже видеть своего кумира. Так она оказалась на нижнем уровне.
Остальные же продолжали сидеть за столом – на среднем.
Промежуточный же уровень – стоя – пока занят не был.
Женя опорожнил свой стакан, сооруженный Пнем, потом подал его создателю и потребовал возобновления. Пень исполнил. Тогда Женя протянул стакан академику Пеструхе, переступив через Майку, и поставив ногу на среднбюю ступеньку. Пеструха долго отмахивался, но Женя не отступал и дождался, пока Пеструха доведет стакан до посденего глотка.
– По руке! – продолжила Майка. – Как жить, с кем жить, от кого ждать беды, чем все это кончится… Вообще – про любовь.
– Хм… – проговорил сверху Пеструха, переставший вдруг застревать на гласных. – Кое-что об этом слове. Вы же произнесли это слово?
– Да, произнесла, – проговорила Майка визгливо.
– А вот не знаю такого слова, – опять вступил Пеструха.
– А я… вот узнала, – вдруг громко вставила Уля, быстро-быстро переплетая кончик косы.
Женя забрал у Пеструхи стакан, приподнял его и удовлетворенно крякнул.
– Нет, – вдруг замотал головой академик, – нет и нет. Вы ошибаетесь. Здесь нужно произнести другое слово. – Он приостановился, снял очки, зажмурил беззащитные глаза, проговорил. – Сеябус.
Женя прошел на свое старое место, сел, протянул руку и обнял Улю:
– Да не пугайте вы нас, старший коллега. Женщина все просто и понятно назвала. И в этом суть.
– Нет! – вдруг взвился академик. – Не в этом! И вы прекрасно знаете, Патокин, только передергиваете! Помните фразу: «И тогда нам уже не будет свойственно то полное и всепоглощающее чувство…» – это и есть сеябус. Только что мы стали свидетелями реального использования так называемого «постного огня». И о чем это говорит?
– Да ни о чем это особенно не говорит… – Женя с аппетитом положил в рот полную ложку салата из картофеля, колбасы и яиц. – Ну, старший коллега, люди постарались, люди нашли закодированную информацию, разобрались с ней, создали… скажем так, реально действующее устройство и… – Женя с удовольствием еще раз глотнул из заботливо подставленного Пнем стакана, потом медленно и безмолвно повернулся к сидящей рядом Уле, приобнял ее за талию, – использовали его в испытаниях движка для астрофизического объекта. Все. Что же тут «всепоглощающего»?
Академик на своем третьем уровне, на верхушке лестницы, приставленной к Климаше, схватился за голову и стал раскачиваться из стороны в сторону. – Ох, в-в– ы з-з-ззря меня напоили, Женя! Я ведь сейчас все скажу, как бы мне не было безумно интересно работать в этом слое мысли. Вам всем скажу сейчас, коллеги… Постного огня быть не м-м-м… не м-может. Не может его быть!
– Простите, – Анпилогов посчитал своим долгом вмешаться, хотя точно знал, что в комнате нет ни единого прослушивающего корпа. Но ведь здесь были его люди, – Техника на лигокристаллах – очень серьезное направление, такое, с каким мы еще не работали. И, честно говоря, не всегда и осознаем все ее возможности. Просто там, на Пятом прииске, в силу определенных природных явлений – давления, влажности, химического состава земной коры в данной географической точке, создались необходимые условия. И вся наша линейка, собранная на лиго, позволила, в конце концов, на основе расшифрованных данных, найти параметры постного огня.
И пока шли все эти разговоры, Коля Демура, который несколько отстранясь от улиного плеча, все смотрел сверху на руку Жени Патокина, по прежнему спокойно лежащую на улиной талии, встал, брезгливо отодвинул стул и ушел в темноту, за лестницу академика, к теплой панели Климаши, где подергивались светляки диодов. Теперь он занял дополнительный уровень.
– Н-нне знаю, н-нне знаю, коллеги… – продолжил Пеструха уже, как казалось, безо всякого энтузиазма, – Яб-б-локо от я-б-б-лони… Лигокристаллы ведь тоже в п-п-приниципе невозможны. Но, Боже, какие они нам дают преимущества! Одни эти продвижения – чего стоят. Представьте, ведь ни один нормальный человек просто не в состоянии представить себе огромное поле и смысл всех деловых процессов, которые происходят в одном, скажем так, государстве. Но если поделить эти процессы на сотни мелких и конкретных составляющих, расположить определенным образом в гигантской памяти системы машин – то ведь можно будет всем этим весьма продуктивно управлять!
– Ну это вы переусердствовали, уважаемый коллега, – взвился вдруг Женя Патокин. – Система продвижений и постоянное обрезание наших возможностей – это вовсе не выход. Да достаточно одного- двух разумных и талантливых людей… Господи, что я несу?
– Нет, вы в чем-то правы, Женя. Но сверху-то все увидеть может только существо, обладающее возможностью озарений. А это ведь очень мало кому свойственно. Обычным людям вполне удобно все тщательно распределить по кусочкам, вот как, скажем, ваш салат.
Женя кашлянул и отложил ложку. А Пеструха продолжал со своего высокого места:
– Как я мог бы работать! Какая мощь у этих фиктивных кристаллов! Но по поводу чувства…. Это я, Леонид Михайлович, прочитал однажды в сборнике статей приверженцев такого научного направления… темпористики. Он-н-нии предупреждали-и-ииии… Не идите на поводу. Вам предложат великие возможности, и поведут на поводу… И лишат вас…
– О-о-о! – Женя Патокин вдруг посерьезнел, оставил смущенно улыбающуюся Ульяну, пробрался к академику и подал ему руку.
Старший коллега уже и так начал спускаться со ступенек.
Потом представители Академии раскланялись, пожали руки близкостоящим и ушли с территории Климаши.
39
Второй раз Анпилогов приехал в Ошалово незадолго до отказа всех систем на лигокристаллах, сразу после инцидента на орбите, в составе правительственной комиссии.
Спутник слежения Сполох, постоянно находящийся на связи с системами Ошаловской станции, неожиданно пропал с экранов радаров. Приборы зафиксировали взрыв. Сразу же после этого прозвучало грозное заявление Петруничева и Нифонтова для ряда заэкранных держав в связи с потерей нами спутника Сполох и содержащее намеки на вероломное нападение на наше астросферное устройство и, соответственно, на территорию государства. Это заявление действительно было грозным, и отнеслись к нему очень серьезно, так как государство, обладающее монопольным владением технологией лигокристаллов, вызывало постоянную тревогу, и его относительно тихое сидение за глобальным параметрическим экраном пока всех устраивало.
В свое время Леник был просто поражен, с какой тщательностью подошел международный экспертный совет к расследованию инцидента на орбите, были просмотрены километры лент телеметрической информации, ошаловские диспетчеры опрошены несколькими государственными комиссиями, но ровно никакого намека на приближение к станции посторонних устройств и ровно никакого постороннего радиа радиационного и лучевого фона обнаружено не было. Проблема так и повисла, и Леник прибыл с одной из последних комиссий. Он долго слушал скучные рассуждения сотрудников в демонстрационном зале. Потом вышел наружу, и тут что-то его потянуло походить по станции.
Спустившись по лестнице, он увидел дверь, видимо ведущую в подземные помещения. За дверью шли коридоры, новые коридоры и лестницы. Сам не ведая как, Апилогов добрался до проема, за которым виднелся слабый отблеск света. В проеме открылось тускло освещенное помещение, заставленное приборами и еще какими-то предметами. По стене рядом с ним тянулись книжные полки, в глубине комнаты, вроде бы, просматривалась кровать, на которой кто-то сидел, а прямо посередине стояла обычная домашняя батарея отопления, покрытая грязновато-бежевой масляной краской, от которой к окну шла тонкая труба и потом ныряла куда-то вниз, в дырку в полу.
– Эй! – позвал Леник, – Здесь есть кто?
С кровати поднялась крупная женщина в полурасстегнутой грубой мужской сорочке, медленно подошла к нему, и Леник узнал повзрослевшую и даже как-то постаревшую выпускницу лиготехникума Зинаиду, которая тогда во время его первого посещения Ошаловской станции бодро говорила с трибуны о завоевании
