Космоса.
– А, ты тоже пришел… послушать. Их… – проговорила Зинаида низким голосом.
– Что, кто-то еще приходил? – спросил Анрилогов, веря и не веря в старую байку.
– Приходил. Нифонтов.
Леник смотрел, как Зинаида прошла с старому холодильнику в углу, достала оттуда бутылку, хлебнула из нее и повернулась в сторону батареи.
– Ну? – она протянула руку к Анпилогову.
Он сделал несколько шагов и сел рядом с батареей на грязноватый пол.
И потом в батарее забулькало.
Этот свой проход он будут вспоминать, как один из снов. Леник иной раз видел сны.
В батарее свистело и булькало, Зинаида снова села на кровать и раскачивалась в такт этим звукам.
Анпилогов ковырнул пальцем нарост краски на батарее и вдруг понял, что появился голос, но, пожалуй, и не Зинаидин вовсе голос, а словно исходило ото всюду тихое нытье, приправленное непонятно знакомым гулом: «Слабость… без деятельности… нефункциональная сырость всюду. Пропажа вектора сулит забвение, нет никакого смысла в затекании, в отсутствии забот, в поддержании удобств. Не возвести крышу – оставить один на один с небом. Но атмосфера давит и крошит. Потеряли вектор, застыли, обустроились…»
А потом, престав раскачиваться, Зинаида совершенно ясно произнесла:
– У тебя – есть? Есть? Храни, пригодится!
Анпилогов замер. Вместо того, чтобы спрашивать Зинаиду, что она вообще здесь делает и что такое сейчас произнесла, Леник подтянул колени, оперся руками о пол и поднялся. А когда поднимался, ткнулся носом в батарею и заметил, что стык в самом низу у пола слегка подтекает, и на полу образовалась малая, желтая, пряно пахнущая лужица.
Он спросил только одно:
– С Нифонтовым-то как?
– А никак. Не поговорили, – со вздорным напором отчеканила Зинаида.
– А ведь со мной-то… – начал было Леник.
«У тебя – есть? Есть? Храни, пригодится!» – выстукивало в анпилоговском мозгу.
40
Как это произошло – каждый рассказывал потом по-своему.
Я проговорил в себя сразу: «Этого и следовало ожидать», как потом по совсем иным поводам все повторял: «Накроется медным тазом».
Начало, то есть самые первые признаки этого начала, я приметил во время поездок в Ошалово-2. Такой размах – и гигантский основной корпус с телеметрическими постами, с модельным залом и лабораториями, демонстрационные постройки – с планетарием, с показательными тренажерами, со зверинцами – и бутер- итер, чего там только ни понаделали! И еще ведь были заложены несколько строений – а бюджет, а этажность! Я уж не говорю о подземной части сооружений… Честно говоря, я не больно-то интересовался Ошаловским вопросом, да все было и под каким-то особым грифом – но определенно видел – Нифонтов кинул на этот объект все свои оставшиеся силы. Напоследок. Видимо, Зинаида, начальник службы телеметрии станции слежения Ошалова-2 – была права: Нифонтов верил, что лигокристаллы и на славу и на беду – подкинули невесть какие пришельцы и всеми силами пытался с ними связаться, найти хоть какой-то общий язык и, соответственно, поиметь «всеобщее знание и неодолимую власть»…
Но опять же, как и намекала та же Зина, «они», если «они» все же были – а в дальнейшем я получил немало доказательств, что все же были, но искал-то Нифонтов совсем не там! – с одним из руководителей нашего Государства в контакт не вошли. А ведь Зинаида всегда была у них на связи, и астросферное или космическое назначение Ошаловской станции – это вовсе побоку. Думаю – что же я такое несу-то? – «они» просто поняли, что станция создавалась ради поиска хоть какой-то связи, и, послав подальше всех государственных чиновников, нашли себе способ связи – фанатичную Зинаиду.
И вот в чем я сам себе боюсь признаться – они ведь, вроде, и со мной поговорили. Вернее, повещали, или засадили мне в башку, или… как бы это сказать – имплантировали в сознание – свое послание. А потом я сам перевел в слова: «У тебя есть ценность, клад. Сбереги, пригодится».
Были ли еще люди, с которыми они поговорили? Видимо, да. И в свое время, много много раньше, те же Нифонтов с Петруничевым – иначе откуда бы взялись записи в пожелтевшем блокноте? А уж те, что без ноздрей… Не знаю я и знать не хочу.
А по мере того, как темпы добычи породы типа «Л» замедлялись, строительство Ошалова-2 начинало сворачиваться, деятельность станции становилась все менее заметной, мои командировки откладывались, а потом и вовсе все отменили «из-за отсутствия финансирования». В последний раз я был в «Ошалово-2» после инцидента на орбите. Руководство станции (всех, кроме Зины), перевели на новое место работы, а инцидент замяли, «дабы не портить отношения с заэкранными».
Но потом хватило одной фразы академика Пеструхи, которую он передал «за экран» через неизвестного посредника:
«Взрыв спутника не имеет ровно никакого отношения к терриальной политике. Полагаю – и даже уверен – нам ясно дали понять: „Не суйтесь!“. Впрочем, возможно, что это и демонстрация грядущих перемен, ведь „Сполох“ был начинен системами на лигокристаллах, и последние просто лишили поддержки извне. Что может произойти в любое время и со всеми остальными устройствами подобного типа».
41
Леник глядел как обычно на кроссировочный шкаф, глядел, и не видел его. Он так привык к ненавистной ему картине синих полок, стекающих с них переплетений толстых вздутых наглых кабелей, привычно терпел, что эта картина закрывала ему обзорный вид на отдел и светящийся эркер, открывающий кусок пространства за ним, что даже и не заметил, что в этой картине произошли некоторые изменения. Он заметил их только когда оторвался от полуслепого созерцания, получив несколько отрывистых приказов корпа, выкрикнутых механическими голосами, прочитал несколько служебных писем и одно личное, но довольно небрежно замаскированное под служебное. Леник отметил про себя, что в последнее время стали плохо отслеживать личную переписку – ух, раньше за это драли! – прочитал несколько строк, утопленных в форму заявки на канцтовары. И тут взгляд его снова упал на шкаф – и он увидел это!
Наполненные упругой силой проводящих жил толстые кабели, словно бы обмякли, глянцевое их покрытие пошло волнами, словно от внутреннего жара – хотя, сидя совсем рядом, никакого повышения температуры и никакого запаха гари Леник не ощутил. Кроме того краска на всегда победно поблескивающих синих полках вдруг растрескалась, а верхняя полка вообще покоробилась и провисла, словно пытаясь скинуть с себя плоский передающий корп. И даже, как показалось Ленику, возник и звук – п-ффф! – так сдувается резиновый мяч. Анпилогов моргнул, потер глаза – и тут услышал нарастающий со всех сторон шум – кричало сразу много людей, но, видимо, в разных местах, и не от боли, не от страха, а от какого-то изумления. Потом возник короткий растерянный грохот – видимо что– то сорвалось, прокатилось и уперлось в преграду.
И взмолилась сирена.
Леник привычно перевел глаза к корпу, ожидая сообщения от начальства, и замер. Впервые за все годы правления этих ящиков, корп не светился. И молчал.
Вбежал, как тогда с бригадой и шкафом, взмыленный, выворачивая вбок голову на короткой шее, Гера Фельдштейн и заорал:
– Все, Леник! К начальнику комплекса, бегом! Все!
Лифты не работали, пневматика переходов между корпусами замерла, Леник понесся бегом, тяжело припадая на внезапно вспомнившую о своей болезни пятку. И пока он бежал и в сознании свербила привычно-назойливая мысль: «Не ешь соленого, обжора!». И пробегая вдоль тщательно обстриженных кустов, краем глаза, Леник заметил безжизненно лежащего под ними Дворового. Он лежал ничком, и что-то сочилось справа из его неправильной головы.
И потом рядом с бытовой мыслишкой о соленом и безжизненным телом под кустами, перед Леником встали образы катастроф, которые мог повлечь за собой повсеместный отказ систем автоматизации, а ведь на них, казалось бы, сейчас держалась буквально все. Он почему-то видел перед собой ту самую плотину возле Учгородка, где бесились бурые струи, видел огненные глаза домн, и абрис труб пригородных атомных
