подъезда…
Конечно. Ищут её. Ищут как? Звонок в больницу: у вас нет девушки, которая не помнит своего имени? Ах, есть. Сейчас мы за нею приедем…
Чудо, что ещё не позвонили сюда. Может быть, потому, что совсем рядом, слишком рядом – в мёртвой зоне.
– Я вспомнила, – сказала она. – Я фамилию вспомнила.
На неё посмотрели – очень одинаково.
– А больше ничего? – спросила докторша.
– Не знаю… мне нужно отвлечься, думать о другом – тогда всплывает… – это была почти правда. – Алексеева… Александра… Павловна. Да. Это я.
– Вот и славненько. Ну, поехали, Алексеева…
Она попыталась дойти до машины – и не смогла. Её довела маленькая докторша, оказавшаяся неожиданно сильной.
– …нет! Я вам уже говорила – не было таких. Вы же звонили час назад. Нет, и за этот час никаких неизвестных… да. Хорошо. Вот у меня ваш номер записан, под стеклом – позвоню. Как только, так сразу. До свидания.
Девушка за окошком регистратуры подняла на них глаза.
– Чтоб я так память теряла… Что у вас?
– Подозрение на ЧМТ, – сказала докторша. – И флегмона правой ноги.
– Алексеева Александра Павловна, – начала списывать с бланка направления регистраторша, – двадцать лет, не работает, БОМЖ… ну-ну. Спасу совсем не стало от бичей. Добрым людям… Ведите в пропускник.
Глава вторая
К ночи Сане стало заметно лучше. Во-первых, ей помогли вымыться. Во-вторых, сделали несколько уколов и прокапали какое-то лекарство из зелёной бутылки. От этого лекарства Саню сначала бросило в дрожь, стало тошнить – но очень скоро это прошло, а уже через несколько часов она почувствовала, что колено можно согнуть.
В одиннадцать выключили свет. Женщины в палате, до того молчавшие, принялись оживлённо болтать. Саня стала смотреть в потолок, стараясь не рассматривать ничего. Над нею нависали стены колодца… и она твёрдо знала, что видит это не в первый раз.
Что-то вроде светлой буквы 'Т' с короткой ножкой скользнуло над верхом стен – скользнуло и исчезло.
Потом Саня повернула голову и посмотрела вниз. Койки стояли на переплетениях причудливой решётки, и люди простодушно ступали по прутьям решётки, ничего об этом не зная. Внизу ждала подкрашенная огнем чернота.
Надо ли их предупреждать об опасности? Саня не знала. Может быть, никакой опасности для них и не существует вовсе – поскольку привычка с детства…
Она прикрыла глаза ладонью. Это помогло.
Что-то в ней темно и бешено вращалось, и вращалось, и вращалось… от этого кружилась голова, и обманным движением запрокидывалась назад и подушка, и кровать, и вся эта больница…
Она уснула – будто в падении.
Во сне к ней вернулась память, вернулись знания о пережитом… она пробиралась куда-то по буреломному лесу, держась за шерсть то ли огромной обезьяны, то ли необычного медведя, доброго и ласкового существа… но она знала, что он ведёт её не то чтобы в опасное – но в достаточно неприятное место, где она уже побывала однажды… с этим как-то было связано плавание на большой лодке с гребцами, она сидела, вцепившись в протянутую вдоль борта верёвку, и смотрела в волны, которые – зелёно-серые – пенились о борт и тут же отваливались, будто насытившиеся медленные звери. Но в то неприятное место надо было идти – и тогда, и сейчас…
А ещё там, в лесу, она знала свое имя.
И тревожилась за кого-то.
В шесть утра её разбудили на уколы. В девять поставили ещё одну капельницу, а около полудня врач, перевязывая её, восхитился:
– Ну, девушка, ты и даёшь. Прости, некрасиво звучит – но заживает, как на собаке.
– Ничего, – сказала Саня. – Собак я люблю.
– Всё равно от бешенства придётся колоться. Вакцину привезли, так что – готовь животик.
– Не есть, что ли?
– Наоборот. Набивай поплотнее – хоть кашей, что ли…
После перевязки пришёл старичок-психиатр. Он разговаривал с Саней долго и довольно добродушно, но после этого разговора – кончившегося как бы ничем – ей вдруг захотелось вымыться.
– Какая чистюля, – сказала санитарка, к которой Саня обратилась. – А чего ж вчера – ломтями грязь соскребали? Перебьёшься.
Саня вдруг заплакала:
