Кесарии до Себастии и дальше на восток, по долинам рек Фарах и Яббок, а после частью ответвлялась на Филадельфию и дальше тянулась в Аравию, через города Эфа и Ятриб – в Сабейское царство и страну морских пиратов Хазар-мабет, а частью – переходила в древнюю караванную тропу, огибающую по северному краю Великую пустыню, приводящую в Междуречье, где пески заволакивают проклятый святыми и пророками Бабилон, и дальше в Кабул, и дальше, через Гиндукуш и Пенджаб – до самой Индии и страны Церес.
Я там не была, а вот Иоханан – был. Он вернулся, богатый, сильный и крепкий, и думал, что это конец пути, а это было только начало…
Нет, это я слишком забежала вперед.
Итак, Антигона поселилась в большом и год от году все менее уютном доме Ирода…
Мне волей-неволей приходится приступать к той части истории, которую просто не хочется рассказывать. Я знаю, что многие из пишущих не умеют совладать с собой и, если сталкиваются с подобным, просто пропускают горький кусок жизни – в лучшем случае; обычно же заменяют его вымыслом, и не простым, а с моралью. Либо же пишут, смакуя людскую низость, и этого я уже совсем не понимаю. Я не хочу делать ни того, ни другого. Я сожму зубы и расскажу, как все происходило и как один за другим умирали хорошие люди, потому что их смерть причиняла боль царю. Но не ставьте мне в вину то, что я расскажу это сухо и коротко, потому что в противном случае я снова начну плакать, а от слез глаза мои слепнут надолго.
Она казалась кроткой, как ягненок. Ее шпыняли со всех сторон, она терпела и лишь виновато улыбалась. Ей ставили в вину бездетность, и она соглашалась. Шломит, к тому времени уже схоронившая третьего мужа и от этого ожесточившаяся безмерно, делала вид, что не может запомнить имени и называла ее «Эй, ты». Прочие жены царя тоже не любили ее, и даже добрая Клеопатра с ней не сблизилась, что вроде бы совсем необъяснимо. Оронт говорил, что все дело было в духах Антигоны: они слишком отдавали мертвечиной. Известно, что для правильного аромата духов парфюмеры кладут в них либо зловоннейшую амбру и мускус, либо жижу, получающуюся при гниении мяса; в самых малых, неуловимо дробных долях эти мерзкие запахи становятся необыкновенно привлекательными. Антигона сама составляла духи и благовонные палочки, и то, что она дарила другим, отличалось поразительно гармоничным ароматом; почему для себя она выбрала отталкивающий, можно только догадываться.
Несчастнее ее была только Эгла, одна из старших жен Ирода. Эглу другие жены отвергали, так же как и Антигону, и нет ничего удивительного, что бедная женщина потянулась к невестке, которая казалась много опытнее ее. Даже запах мертвечины не действовал… Смерть трех детей Эглы в совершеннейшем младенчестве подействовала на неокрепший разум бедняжки: она как будто вернулась в свои девичьи двенадцать лет и не желала с ними расставаться. Дни она проводила за ткацким станком, создавая все более и более замысловато-узорчатые покрывальца и простынки, а вечерами приходила к Антигоне в комнаты и там играла с куклами. У Антигоны было много кукол с головами, вылепленными из ячменного теста и хлопчатой ваты и раскрашенными тонкими кисточками; лица кукол очень походили на лица Ирода и его огромного семейства, а также многих придворных и приживалов. Всего кукол было больше двухсот. Специально для Эглы Антигона сделала кукольного младенца с мертвыми глазами. Но и это не отпугнуло несчастную дурочку. И тогда Антигона ее отравила. Она использовала, по мнению Оронта, киноварь и какие-то смолы или млечные соки, которыми долгое время заправляла сладости из меда и орехов; Эгла обожала сладости. Киноварь, если давать ее маленькими дозами, но подолгу, накапливается в селезенке и может начать действовать разрушающе даже через некоторое время после того, как перестанет поступать извне, и не остановится после этого, а погубит человека медленно и неотвратимо; млечные же соки, добавленные тогда, когда начали проявляться первые признаки отравления, хитро замаскировали симптомы и направили мысли врачей по ложному следу.
На Антигону не пало и тени подозрения.
Вдохновленная первым успехом, она запустила сложный механизм отмщения. Я уверена, что ей хотелось не просто убить царя – сделать это было легче легкого, при ее-то познаниях, и никакие пробователи блюд не помогли бы воспрепятствовать замыслу, и никакие врачи не спасли бы, – нет, ей необходимо было медленно вымучить, заистязать его, заставить рыдать над могилами своих любимых детей, которых он по ее наущению убьет собственными руками, – а потом объяснить ему, абсолютно беспомощному, распростертому пред вечностью, суть происходящего; лишить его прожитой жизни и заставить до конца все понять и все прочувствовать…
Мысль, что в результате этих действий на престол сядет ее муж, Антипатр, тоже была не чужда Антигоне, но она отдавала себе очень трезвый отчет, что шансы на такой исход исчезающе малы. Весь ее разум был направлен только на мщение – даже ценой жизни. Более того, если для полноценного возмездия понадобится смерть ее любимого (без тени иронии; Антигона искренне и преданно любила Антипатра и готова была ради него на все; почти на все) мужа – она будет согласна.
Итак, первыми жертвами Антигона наметила себе Аристобула и Александра, самых любимых Иродом сыновей. В них он видел черты первой Мариамны, их он баловал и строго наставлял, их он отправлял в Рим на высшую имперскую выучку; они были обласканы Октавианом Августом и его женой Ливией, которая – как многие не без оснований полагали – ведала отбором претендентов, достойных занять высшие посты в Риме и в провинциях. Надо сказать, что и Антипатр прошел горнило Рима и римской службы и не посрамил чести отца; он командовал тысячной алой сирийской союзной конницы в жестоких пограничных схватках с германцами; слава о его воинской доблести дошла в конце концов и до Себастии.
Возможно, присутствие мужа как-то отвлекло бы Антигону от ее замыслов. Возможно, он заметил бы что-нибудь и принял меры. Антипатр более вдохновлялся прежней Элладой, нежели Римом; а в Элладе всем прочим городам предпочитал Спарту, героем же его юношеских грез был царь Леонид. И сам он был по- спартански прям и невыносимо честен – при врожденной арабской вспыльчивости.
Не знаю, к чему его присутствие привело бы. Возможно, к чему-то очень страшному.
Но судьба распорядилась так, что все это время он был далеко от дома.
На этот раз вместо яда Антигона пустила в ход клевету. Оронт, к которому она довольно часто приходила погадать о чем-нибудь невинном, уверен, что она откуда-то знала историю Яшема и его роль в смерти первой Мариамны. Откуда – остается загадкой; впрочем, различных предположений можно выстроить огромное количество. Слуги неприметны; а многие из них умны, и даже очень умны. Тот факт, что одной из последующих жертв оказался евнух Багой, дворцовый управляющий, Оронт объясняет тем, что Антигоне, вероятно, понадобилось избавиться от опасного свидетеля.
Оронт допускает также, что вольной или невольной помощницей Антигоны была Шломит, сестра царя. Дочь Шломит, Береника, стала женой Аристобула и родила ему пятерых детей; и чем была вызвана звериная ненависть Шломит к зятю, я не знаю. Возможно, он и сам этого не знал и не мог понять. Шломит в те годы межмужества казалась голодной пантерой, посаженной на суровые повода. Она могла в любой момент взбеситься и пустить в ход зубы и когти, а через долю плакать над жертвой и требовать быстро привести сюда нищих, чтобы выдать им милостыню. Все близкие претерпели от нее. Все, кроме Антигоны, которую она подчеркнуто не замечала. Так что Оронт не исключает и того, что Шломит раскусила Антигону, но решила некоторое время использовать ее в своих интересах. Да, роль Шломит в опутывании Александра и Аристобула паутинами клеветы была немалой – но, как я уже сказала, нельзя наверняка утверждать, делала она это намеренно или же невольно.
Таково высокое искусство придворной лжи.
Кто знает, как бы еще проявили себя демонические качества Шломит, но тут ее очень кстати выдали замуж за Алекса, который был доверенным лицом госпожи Ливии, и он увез сразу ставшую тихой и всем довольной жену к себе в Филистину. Но тень ее еще очень долго скользила в коридорах и анфиладах дворца.
Итак, с помощью подметных писем и опасных слухов Антигона сумела создать сначала у Фемана, тогдашнего начальника дворцовой стражи, а потом и у самого Ирода картину опасного заговора отравителей. Более того: похоже, что она создала и сам заговор, сумев при этом остаться невидимой. И когда у Александра нашли яд, и когда нанятый египетский отравитель во всем сознался под пыткой, и когда несчастный раб, которому дали попробовать пищу, тут же немедленно умер в страшных мучениях (и никто не заподозрил неладного, а ведь в Египте давным-давно не применяли как яд ни мышьяк, ни сурьму, ни медь, потому что это было грубо и слишком очевидно), и когда предъявили письма, написанные рукой
