– Во имя!
Первое и единственное покушение на Полковника было совершено утром следующего дня: подросток, сын одного из расстрелянных, метнул в Полковника нож. Полковник получил не опасную, но болезненную рану правой грудной мышцы. Мальчика схватили, и Клерк куда-то увел его. Никто не знает, что с ним стало.
– С Принцессой творится что-то страшное, – говорил Пастор, расхаживая по мастерской. – От этой истории с ее согласием воняет самым неприкрытым шантажом, но я ума не приложу, на чем ее держат. Главное, сама она молчит. Хоть бы намек какой… Или задумала она что-то? Она ведь отчаянная девица, от нее всего можно ожидать. Понимаете, страха я в ней не чувствую. Наоборот, решимость какая-то. Но ведь наломает дров девчонка, а то и хуже… Давайте вместе подумаем, что делать будем?
– У нас нет материала для думанья, – сказал художник. – Надо попытаться разузнать подоплеку этого дела.
– Пожалуй, да, – сказала Физик. – Попробую-ка я с ней поговорить как женщина с женщиной. А вы что думаете по этому поводу, Мастер?
– Не знаю, – сказал Мастер. – Меня это как-то выбило из колеи… Видимо, это действительно шантаж, но действовать вслепую нельзя.
– От вас я ждал более свежей мысли, – сказал Пастор.
– Не могу отвечать за ваши несбывшиеся ожидания, – неожиданно резко сказал Мастер.
– Не можете – не надо, – сказал Пастор. – Тем более что этого я от вас и не требую. Просто теперь нам действительно придется думать и действовать быстро и безошибочно. Время собирать камни прошло, наступает время бросать камни…
(Дорогая, он действительно так сказал – слово в слово. Я абсолютно уверен, что он вполне мог бы подыскать готовую цитату, подходящую в данной ситуации – у того же Екклезиаста, – но он взял эту, всем известную, и на глазах публики вывернул ее наизнанку…)
Все – Мастер, Физик, Художник – посмотрели на него, и ни один не сказал вслух, но подумал про себя каждый, что прошло время жить и наступило время умирать.
Знаете, дорогая, я уже не первый раз встречаюсь с подобным психологическим феноменом: вокруг человека происходят самые бурные, необыкновенные и даже грозные события, и человек реагирует на них, но как-то отвлеченно – до тех пор, пока кто-то, очень знакомый, не совершит в русле этих событий какого- нибудь поступка или хотя бы не заговорит непривычным тоном; только после этого чувствуешь себя по- настоящему вовлеченным в действие. Разница примерно такая же, как если бы наблюдать за уличным шествием из двери дома – или примкнуть к нему. Но для этого часто надо, чтобы кто-то рядом шагнул первым.
Первым, как ни странно, шагнул Пастор…
Художник всегда работал необыкновенно быстро, а на этот раз его многое подгоняло. Еще позавчера он загрунтовал и разметил гладко обтесанную каменную стену в большой пещере. Картина получалась внушительной: четыре на два, – но он рассчитывал управиться за неделю, тем более что поначалу это замышлялось не как произведение искусства, а, как догадалась Физик, «акция гражданского неповиновения». Потому что главной темой были зверства первопоселенцев – данные общим планом, – и страдания узников концлагерей и рудников времен так называемого «военного правления»; это и было главной темой картины и отражалось на первом плане. Художник знал, что Полковник будет крайне раздражен выбором темы; потом ему пришло в голову, что соскребать краску никто не станет и картину, скорее всего, просто закрасят – и она получит шанс сохраниться для потомков; и, хотя в существование потомков Художник верил слабо, в нем проснулось вдохновение. Он никогда не произносил это вслух – кроме как с иронией или сарказмом, – но всегда тайно верил в него и прятал эту тайну от других. Примерно так взрослые люди тайно верят в свою способность летать, смутно помня детские сны…
Мастер, завернув в брезент, вынес солнце в большую пещеру и здесь выпустил его. Оно медленно- медленно стало подниматься, дрожа и переливаясь, как огромный мыльный пузырь; по-прежнему оно слабо светилось и мерцало, и только приблизив к нему лицо, можно было почувствовать тепло. Солнце поднялось под свод пещеры и замерло там, а Мастер долго стоял под ним с пустым брезентом в руках, потом перебросил брезент через плечо и пошел в мастерскую, где его ждала Физик.
– Выпустили? – спросила она.
– Да, – сказал Мастер. – Дурацкая затея.
– Надо делать бомбы, – сказала Физик.
– Да, – сказал Мастер. – Сейчас начнем.
– Вы очень расстроились?
– А вы?
– Не знаю. Кажется, не очень. Я ожидала этого.
– А я вот нет. То есть знал, но не верил. Не верилось.
– Надо знать людей.
– А вы знаете?
– Боюсь, что да.
– Почему боитесь?
– Ну что вы спрашиваете? Ведь это же так понятно…
– Да, конечно.
– А впрочем, ни черта я не знаю. И вы не знаете. И никто не знает, один Пастор думает, что знает, но это у него возрастное… Извините.
– За что?
